Друг моего отца (СИ) - Чер Алекс

Я не хотел слушать новости. Не хотел ехать за грёбаным ключом в грёбаный швейцарский банк. Я хотел лоботомию, амнезию и слабоумие. Потому что всё, что бы я ни делал, с кем бы ни встречался, о чём бы ни разговаривал, двигало нас в разные стороны с моим Зверьком.

Нет, конечно, плыть по течению я и не собирался. Работал. С кем-то встречался, куда-то звонил, что-то выяснял. Ждал. Даже правильнее сказать – выжидал. Прокручивал в голове разные варианты. Искал.

Сердце тоскливо сжалось, предчувствуя неминуемое расставание, едва приземлился самолёт.

Я думал, что уже дал ей время принять наше прошлое и разобраться. Но, видимо, недостаточно.

И того, что она не поймёт и не примет – тоже ждал.

Она закрывалась, едва я пытался с ней говорить о прошлом. И всё дальше и дальше отстранялась, чем сильнее я напирал. Я злился на себя, что давлю, стал обходить болезненные темы, старался показать (ну, как мог по-мужски), насколько её люблю, а она увидела в этом, что я всё свёл к пустым разговорам и сексу.

То, чего я так боялся – случилось. Я её потерял.

Когда она вырывала листы из альбома, которым так дорожила, то словно рвала в клочья моё сердце. Да, она считает меня подлецом и предателем. А чего я ожидал?

Как же быстро я забыл, что такое желание высшей справедливости. Этот зуд мести. Боль загубленной неуспокоенной души, что ждёт, когда её мучителю воздастся. И когда в ответе за это не кто-то другой – ты. А ведь Янка меня спросила на первом свидании про жену: отомстил ли я. И да, я то отомстил. Не мог ни есть, ни спать, ни говорить, даже одним воздухом с ним дышать, пока не нашёл суку, не избил до полусмерти, а потом не изрешетил. И ей кажется, что раз она поклялась, что отомстит за отца, то должна.

Мне ли не знать каково это: я и сам заложник своих клятв, обещаний и обетов. Вот только на мушке её прицела должен стоять я. Это её мучает больше всего.

Но именно это и хорошо. Уж в чём, в чём, а в этом я разбирался.

Но прежде чем что-то предпринять, я всё же должен открыть чёртов конверт.

И на свою голову, едва оказавшись дома, я его открыл…

Налил полстакана водки. Выпил.

Поднял зло отброшенный лист письма. Перечитал.

И снова налил.

И снова выпил.

И снова перечитал.

А потом увидел среди прочих бумаг фотографию.

Настойчиво звонил телефон, но я его даже не сразу услышал.

– Слушаю, – ответил я Валентинычу, когда, наконец, смог говорить.

– Арман, мы нашли кто принёс альбом, – тяжело вздохнул он. – По наружке. Потом спросили у горничной. Она больше у Воскресенской не работает. Но показали фотографии.

– Смешно, да? – горько усмехнулся я. Теперь, имея на руках то, что я имел, то, что прочитал и увидел, догадаться было несложно. – Так всё продумал, гад, столько лет чувствовал себя безнаказанно, а спалился так глупо – всего лишь взял несчастный альбом.

– Я уже перепроверил, – оживился Валентиныч, прекрасно меня поняв. – Где он родился, учился, вырос, жил. И не только всякую срань из официальных источников, нашёл каждую грёбаную дыру, в которой он за свою жизнь был. Арман, я не трус, но скажу тебе честно – мне страшно.

– А ты представь, как ему страшно, что я вот-вот всё узнаю. И он не сомневается, что я разберусь. И что легко он не отделается, ответит за всё. Да, это тебе не дряхлый князь, шипящий как беззубая змея. Легко не будет. Но не ссы, Рома, прорвёмся. Ладно, приеду попозже, потрещим.

– Уверен, что у тебя есть это попозже? – сглотнул он.

– Доверься мне. В машине по дороге меня не расстреляют. И тихо из-за угла он меня тоже не прихлопнет. Слишком многим рискует. Слишком многое потеряет. А значит, будет готовиться тщательно и скрупулёзно. Если вы нигде не наследили, то время у нас есть. А если наследили, даже лучше – начнёт торопиться, делать ошибки. В любом случае у нас полно времени, особенно, если будем вести себя как обычно, без суеты.

– Это мы могём. Суета она что? Она нужна только при ловле блох, – тяжело вздохнул Валентиныч.

– Не вздыхай, старый блохастый пёс, ещё повоюем. Ладно, до встречи, – отключился я.

И, возвращая на стол телефон, невольно поймал себя на мысли, как же давно это было, когда меня пугал Романов и его охота на Янку. Словно до нашей эры, миллионы лет назад. Хотя прошло (я невольно глянул на часы) минут пять.

Оказалось, охота шла не на неё – на меня.

Пока я читал, пил, звонил и двигал пласты времени, она собирала вещи.

И теперь я стоял в коридоре, не в силах зайти, пока не услышал, как щёлкнул замок чемодана.

– Всё же уходишь? – остановился я в дверях.

– Хочу побыть одна, – кивнула она. – Тем более раз ты сказал, что мне ничего не угрожает, и эти картины не мои.

– Я хочу тебе кое-что показать, – подал я принесённые документы. – Да, картины не твои. И они, возможно, отойдут Бломбергу, если он оспорит завещание твоего отца. Но вот всё, что есть у меня – твоё. И это немало. Все «Галереи», все деньги на моих счетах. Всё, что создал я. Если со мной что-нибудь случится, вся эта империя – твоя.

– Зачем, Арман? – выдохнула она. – Я освобождаю тебя от всех обязательств. Мне ничего не надо.

– Я знаю. Но это не потому, что я должен твоему отцу. Не потому, что чувствую свою вину. Уже – нет. Просто ты у меня – одна. Я составил эту доверенность и завещание в день нашей свадьбы. А не сейчас и не когда-то тогда. Для меня это важно. Ты знаешь почему.

Она не посмотрела, словно пробуравила меня взглядом.

– Ты сказал «уже»? Прочитал послание отца?

– Да, – выдохнул я.

Она сморщилась, почувствовав запах алкоголя, но промолчала.

Я знал: она не спросит, что в конверте и почему я пил. Она и не спросила. Моя.

– Если что, я буду у мамы, – неловко переминалась с ноги на ногу. – Больше мне некуда пойти. Но я не сбегаю, Арман, я просто хочу разобраться в себе.

Я поднял руки.

– Я тебя и не держу, понимаю. Но прежде чем уйдёшь, хочу тебя кое о чём попросить, – я набрал воздуха в грудь. Не думал, что это окажется так трудно. – Если однажды у тебя в руках окажется пистолет…

– Арман! – вспыхнула она. – Я не буду стрелять!

– Ян, ты хотела отомстить за отца. Нет, хуже, ты поклялась…

– Я не спецагент и не наёмный убийца, Арман, – перебила она. – Я не собираюсь сводить ни с кем счёты, а уж тем более с тобой. Жизнь больше глупых клятв и сложней данных когда-то обещаний. Куда важнее понять, чего хочешь и найти согласие с самой собой. Куда труднее найти того, кто важен и дорог, и потом его не потерять, – заблестели в её глазах слёзы. – Не смей прощаться со мной!

– И не собирался. Посмотри на меня, – взял я её за плечи. Дождался, когда она поднимет глаза. – Я через это прошёл. Я – знаю. А ты просто запомни. Если однажды у тебя в руках окажется пистолет, а на мушке – я. Не думай! Стреляй!.. Обещаешь?

– Да, – потекли по её щекам слёзы.

И я всё же прижал её к себе.

– Если что, ты знаешь где меня найти.

– Много не пей, – всхлипнула она.

– Я буду здесь, – упёрся я указательным пальцем, показывая на сердце. – Всегда.

Я снёс ей вниз чемодан. Посадил в такси. Помахал на прощание.

Ей и правда сейчас лучше быть подальше от меня.

Сейчас что угодно, даже её мать, лучше, чем я. И хрен знает, как всё сложится.

Этот чёртов Зверь заварил такую кашу, что будь он сейчас жив, клянусь, я бы снова его пристрелил.

«…Твою жену убили из-за меня. И во всём что с ней произошло виноват не ты, а я. Романов-младший знал, что я её люблю. И знал, что я с ней спал. Прощения не прошу. Просто так бывает, Арман. Что сначала она вышла замуж за тебя, а потом встретила меня.

И ты не проси. У меня – никогда! Без неё я всё равно жить не хочу.

Всё остальное ты знаешь и так. И того, кто это сделал с ней, убил ты. Но Романова, того, кто этого ублюдка прислал, убил я. Да, он заслужил. Но заслужил и я.

Я знаю, ты будешь спрашивать себя и не раз: а что, если бы я остался жив? Теперь ты знаешь ответ. Глядя тебе в глаза снова, я сказал бы то же самое: – Не думай! Просто стреляй!