Шипучка для Сухого (СИ) - Зайцева Мария

А потом укладывает меня на эту белую шкуру неизвестного китайца, закидывает ноги на плечи, врезается на всю длину. Сразу, без прелюдий.

У нас уже была прелюдия. Целых двадцать лет. Затянулась безбожно, на мой вкус.

Я смотрю ему в глаза, не отвожу взгляда.

И вижу в них все то же выражение, что и все эти невозможные годы. Без него.

Он меня любит. Он меня так любит. И я его люблю.

И он все сделал для меня.

Он всегда все делал ради меня.

Только я не замечала этого, дура.

Вернее, замечала. Конечно, замечала. Но не оценивала так, как надо.

Олег, ты же меня не обманешь больше?

Правда, Вещий Олег?

Я смотрю на него, и вижу того молодого мужчину, впервые заговорившего со мной на кладбище, мужчину, который не читал Пушкина и не знает, кто такой Вещий Олег.

Он теперь другой. Для всех. Но не для меня.

— Олька… — он не прекращает двигаться, сильно и грубовато. Так, как он любит. Так, как я люблю.

Из камина падают блики на его лицо, и оно меняется. Оно снова молодое.

Он снова тот Олег, что обещал молоденькой глупой девочке, что все будет хорошо.

А девочка верила.

И я верю. Верю ему.

— Люблю тебя, — шепчу и притягиваю к себе, чтоб поцеловать.

Он наклоняется, жадно меня сжимает, целует, уже изо всей силы вбиваясь в податливое тело, и выдыхает, содрогаясь во мне.

А я глажу его короткие на затылке волосы, чувствую тяжесть тела на себе, такую правильную, такую нужную, смотрю на огонь.

Я не кончила, но мне даже разрядка с ним не нужна. Совершенно. Все так, как надо. Так, как должно было быть у нас всегда.

Он уехал срочно, через два дня после этого. Сорвался в Москву. Что-то там с партнерами, конкурентами и нерадивым персоналом. Он долго ругался тогда, я не вникала. Понимала только, что каникулы мои закончились.

— Ольк, я разрулю и приеду. Ты давай, думай, как дальше будем.

— Я?

Мне смешно. Тотал-контрол-фрик Сухой говорит, чтоб я думала, как дальше будем. Можно подумать, он уже не решил все.

— Конечно. Хочешь, клинику в Москве? А?

— Нет.

— Так и думал, бл*, - ругается он, но по лицу понятно, что мысли сейчас не здесь.

У него проблемы, и я не хочу добавлять еще головной боли своим упрямством, поэтому только киваю.

— Придешь, решим.

У него даже лицо вытягивается, настолько эта моя реакция нетипична для него.

Мне смешно.

— Ну ладно… Может, здесь останешься? Подождёшь меня? Отпуск тебе продлят.

А вот это называется, «дай палец, откусит руку». В этом весь Сухой.

— Нет. Я к себе.

Он морщится. Но не настаивает. Обнимает, целует так, что в животе опять все горячо становится, проводит сожалеюще пальцем по припухшим губам. И выходит прочь.

А я вздыхаю и собираюсь домой.

И потом две недели только переписываюсь и перезваниваюсь с ним.

Каждый вечер.

Мы словно влюбленные ведем горячую переписку. Как будто пытаемся наверстать то, что недополучили за все эти годы.

И мне смешно и радостно одновременно. И жизнь смыслом наполнена.

И вот теперь, после такой догадки о причинах моего плохого самочувствия, меня буквально в дрожь бросает. И живот скручивает. И это не радость. Нет.

Это страх.

Я боюсь.

До жути. До тошноты боюсь.

Повторения.

38. Сейчас

Ты меня прощаешь? Я тебя прощаю.

Ничего не надо. И взамен, и так…

Только взгляд тревожит. Жжет и выдирает

Сердце под волною всех твоих атак.

Я тебя прощаю.

Я тебе желаю

Много света, мира и тепла вокруг.

Руки, губы, голос, трепет собираю,

И свою свободу — ставлю все на круг.

Кто возьмет? Послушай,

Кто меня захочет?

Кто посмотрит нервно

На твои звонки?

Я пишу не буквы — раны.

Прямо в душу.

Как воспоминанья, что еще близки.

Я запомню небо. И окно пустое.

И слова: «Не бойся, я всегда с тобой».

Я тебя прощаю за свое тупое

Пошлое желанье — быть твоей судьбой.

М. Зайцева.

Сейчас.

Это происходит как-то очень быстро.

Я не успеваю даже сообразить, только моргаю испуганно.

Мы выходим из аэропорта.

Машина почему-то задерживается, но Олег спокоен.

И доволен.

Я радостно удивлена, что он встретил меня с самолета, хотя и чуть-чуть расстроена, что испорчен сюрприз.

Вася, чтоб его!

Конечно, Олег узнал, что я прилетаю, еще раньше, чем я успела из дома выехать!

Я не знаю, почему я так поступила, почему не захотела сказать ему все по телефону.

Показалось как-то неправильно.

Надо в глаза.

Мне надо.

Просто, чтоб до конца, до самого донышка осознать, что теперь все будет по-другому. И, наконец, закрыть гештальт двадцатилетней давности.

Оставить позади смешную и наивную Ольку, что еще незримо присутствует в моей жизни, не пуская идти дальше.

А мне есть теперь, куда дальше.

Очень даже есть.

И надо это просто пережить. Надо прочувствовать.

К тому же меня неожиданно начинает тяготить Питер.

Он, словно старый приятель, знавший тебя с горшка детского сада, видящий тебя насквозь. Во всех твоих проявлениях, и хороших, и плохих. Он будит воспоминания, тянет назад. Не зря же нам порой так тяжело общаться с бывшими одноклассниками, бывшими друзьями детства? Не зря же хочется просто прервать разговор, уйти. Чувствуешь, что так будет лучше, сохраннее для тебя новой. И не можешь. Гребанная интеллигентность, фантомная память о совместном прошлом…

Я, после посещения Машки и стопроцентного подтверждения своей беременности, сдачи всех анализов и прочего, вышла из медицинского центра, вдохнула стылый мокрый воздух.

И поняла, что не могу.

Не хочу.

Некомфортно.

Надо уходить от разговора.

От понимающих, помнящих твое горе, твою боль, твою тоску глаз — грязных пустых окон. От шепота влажного ветра с Невы. От горечи слез дождя на лице.

Нет.

У меня не будет больше так!

Не будет!

Я собралась, заказала эконом до Москвы.

И в тот же день выехала.

Правда, в аэропорту меня нашел Вася и настойчиво проводил в вип-зал, а потом и в первый класс.

Ну кто бы сомневался!

Я не сопротивлялась. Пусть. Я теперь не одна. Комфорт нужен.

Мне ужасно, просто ужасно хотелось побыстрее попасть в Москву, побыстрее увидеть Олега.

Конечно, у него море важных дел, он даже по телефону со мной каждый вечер разговаривал, неимоверно усталый… Но что-то мне подсказывало, что его моя новость взбодрит.

О том, что возможна другая реакция, кроме радости, я не думала.

Слишком он хотел. И даже, помнится, лет шесть-семь назад заговаривал со мной про детей, в очередной его набег и попытку захвата меня.

Но я тогда была на редкость жесткой стервой. (Эй, Шепелева, а ты другая теперь стала? Да?)

Я ему заявила, чтоб про детей со мной никогда, просто никогда не смел разговаривать. Этого не будет. Ни за что на свете.

Он тогда вспылил.

А я тогда с удовольствием смазала ему по физиономии.

До красноты.

А он потрогал задумчиво, перевел взгляд на меня, прищурился и…

Ну что я могу сказать…

Если я и пожалела о своей вспыльчивости, то…

Да нет. Не пожалела. Секс с ним, даже тот, жесткий, что случился, всегда был нереальным удовольствием.

Но урок он усвоил и про детей больше не заговаривал.

А тут…

Думаю, что он будет рад. Уверена, что будет рад.

Я уже успела перебороть в себе неуверенность и первый страх того, что история может повториться.

Не повторится. Я все для этого сделаю.

Да и Олег уже другой.

И бизнес у него законный, легальный, никакой опасности, никаких проблем с законом.

Да и мир теперь другой.

Прошли времена, когда на улицах стреляли.

Уж кому, как не мне, врачу скорой, это знать.

Олег меня встречает уже в зале прилета.