Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

Это было замечательно.

Притворяясь моей матерью, мама перестала бояться быть ею. И не опасалась прикасаться ко мне. Она вообще больше ничего не боялась.

Только шершней. Как все.

Прежде мне очень часто объясняли, что беспокоиться не о чем, что всё в порядке.

Теперь же никто не опускался передо мной на колени, не брал за плечи и не объяснял это со всей серьёзностью, и моё впечатление, будто всё в порядке, таким образом только усиливалось.

Для меня это «всё в порядке» в равной мере относилось к любому месту, где бы я ни находилась, но, главное, пусть бы длилось оно хоть какое-то время.

Это моё впечатление превратилось в окончательную уверенность, когда папа решил поехать в Россию. Он ни разу не ездил туда после смерти бабушки и дедушки. И его теперешний отъезд стоил тысяч заверений или обещаний. Ситуация не рискованная, равновесие не временное, тревожиться пока не о чем.

Поэтому, увидев, что он собирает чемоданы, я пришла в отличное настроение. А ещё больше обрадовалась Мария, которая теперь снова сможет преспокойно округлять свою зарплату с помощью рекламы.

Уже на следующий день дом наполнился электрическими кабелями, вентиляторами и кинокамерами.

«Чулки Ванесса – для женщины, которая любит себя».

Накануне первого учебного дня я решила обдумать, что меня ожидает. Этот год мог оказаться наихудшим. Шестой класс средней школы. Самый отвратительный период в жизни человека. Этот мучительный переход от всей прелести детства к ужасному отрочеству приходится в школе на пятый – седьмой классы.

Мутная река, влекущая изысканную красоту одиннадцатилетних детей к стыдливому пробуждению плоти тринадцатилетних, и в её водах фигурки тонкой чеканки, подобные драгоценной филиграни или старательно вышитым, будто старинным, кружевам, барахтаются рядом с совершенно другими – несоразмерными, рябыми, рваными, расплывающимися, подобно гигантским медузам, извергнутым морем после бури.

Отвратительная мешанина, когда два типа людей, резко отличающихся по форме и содержанию, душой и телом, обычаями и привычками, нравом и обликом, убеждениями, низостью и порядочностью, чертами лица и вероисповеданием, вынуждены находиться вместе в течение двухсот семидесяти дней, в одном классе площадью двадцать пять квадратных метров, и не терзать друг друга.

В сравнении с этим внутренний раскол между ДМС (Дед Мороз Существует) и ДМНС (Дед Мороз Не Существует), который в третьем классе приводил к стольким вооружённым столкновениям, актам вандализма, угрозам и взаимным обвинениям, просто розовая водичка.

Я видела их, этих несчастных шестиклассников, годом ранее.

В нашей школе таких классов было целых четыре, и при внимательном рассмотрении со всей очевидностью следовал вывод, что положение в каждом из них одинаково драматическое: поистине душераздирающее.

Порой из-за болезненного, тайного садистского интереса, который я всегда питала к отвратительному, я садилась на перемене на подоконник в конце длинного коридора нашей секции и смотрела, не веря своим глазам и испытывая отвращение, на дверь шестого «В» класса.

Все стоят в ожидании, пока дежурный учитель разрешит сесть, а значит, хотя бы отчасти скрыть неловкое положение, в котором они оказались, потому что чудовищная диспропорция в росте между учениками, сидящими за первыми и последними рядами парт, разительно бросается в глаза.

В шестом классе эта разница в росте между детьми, сидящими перед кафедрой, и теми, кто находился в последнем ряду, превращалась в настоящую пропасть.

Воображаемая прямая, которую я мысленно проводила над их головами, составляла весьма приличный угол.

Если учесть, что при таком сильном внешнем различии столь же велико оказывалось и различие духовное, то подобное принудительное соединение становилось не только неприличным, но и безнравственным.

Что тут ещё скажешь.

При условном возрастном цензе для каждого класса никто не учитывал, что не всем детям в шестом классе исполнилось двенадцать лет, что кому-то лишь совсем недавно стукнуло одиннадцать или, напротив, уже тринадцать.

Ничтожная, казалось бы, разница в пределах человеческой жизни, но настолько отчаянно важная в этот конкретный жизненный момент, что превращала обычный шестой класс средней школы в некий нездоровый круг, где дети с замедленным или ускоренным развитием, грешившие против времени из-за недостатка или, напротив, избытка способностей, осуждались за то, что не шли в ногу со всеми – то запаздывали, то забегали вперёд и никак не попадали в общий ритм.

В этом, собственно, и заключалась вся драма: никто в таком классе по вине друг друга не чувствовал себя на месте, ни дивные нимфы и шалуньи, ни нечисть из циклопов и уродов.

Ожидать, что проблема так или иначе разрешится к утру, когда нужно отправляться в школу, не приходилось, по этому я незамедлительно попыталась справиться с ней сама.

Я включила свет и подошла к зеркалу, желая убедиться, что смогу это сделать. Внимательно и критически осмотрела себя спереди, сзади и в профиль. Особенно в профиль.

Не было никаких сомнений: мне всё те же одиннадцать лет, и я всё такая же тщедушная, как и прежде. Метр и тридцать сантиметров идеально ровной перламутровой бледности, на которой пылают огромные, чёрные, как само зло, глаза. Я выглядела крохотной и изящной, как насекомое. Было бы просто грешно не порадоваться такому бесстыдному везению.

Ещё оставалось время поблекнуть идеалам.

Чтобы заменить воинственные крики лёгкими вздохами.

Чтобы превратить всю гамму разноцветных впечатлений – от чёрного, как смола, отчаяния до зелёного, подобно изумруду, ликования – в унылую, словно серая пыль, тоску.

Я вернулась в постель, приняв твёрдое решение.

В обмен на мой шестой класс Мария потребовала, чтобы отныне и во веки веков я никому ни словом не обмолвилась про все рекламные ролики, которые она позволит снимать в нашем доме.

Либо соглашаюсь, либо отправляюсь в школу.

Несмотря на явно завышенную ставку, которая оказалась к тому же ещё неприличнее из-за условия, согласно которому я должна была каждый день, включая субботу, пять часов заниматься с преподавателем, я согласилась на этот шантаж.

Людовика по медицинским показаниям в школу не пойдёт ещё неизвестно сколько времени, а Ноэми пришлось вернуться в пятый класс, потому что из-за испанского языка она провалила все экзамены.

Не согласись я на условия Марии, то оказалась бы в шестом классе, в этой геенне огненной, совсем одна.

Я не могла позволить себе ставить вопрос принципиально.

«Зубной порошок Белоснежный. Улыбнись жизни, и жизнь улыбнётся тебе».