Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

Вскоре метла Марии оказалась возле моих босых ног.

– Ну, ты ещё здесь? Можно узнать, что тебе нужно? – сердито спросила она, глядя мне прямо в лицо.

– Я хочу знать, что там, в Розовом Домике, – сказала я, выдерживая её взгляд, отчего он стал ещё строже.

Офицер эскадры Северо-Американских Соединённых Штатов Ф. Б. Пинкертон находил, что у меня удивительные глаза. Чёрные зрачки казались на моём лице двумя огромными дьявольскими кругами. По его мнению, те, кто попадёт в них, сделают всё, что я только пожелаю.

Все, кроме Марии.

– Трава желания не растёт даже в саду короля! – вот всё, что я услышала от неё, прежде чем она вымела меня из кухни.

– Кто служит подлецу, тот бьёт себя по лицу! – заключила она в завершение разговора и хлопнула дверью прямо перед моим носом.

Даже отдалённо не могла я представить себе, будто в Розовом Домике что-то может быть. Иначе я давно спросила бы, а что же там.

Просто я думала, что Розовый Домик – это Розовый Домик.

Точно так же, как Плохой Момент, который пережила в прошлом мама, – это Плохой Момент.

Оба определения я находила вполне исчерпывающими.

А что мама то и дело становилась какой-то ненормальной, не казалось мне особенно странным. Честно говоря, куда больше удивляло, что Джек превратился в рыбу.

С тех пор как придумала себе аллергию на сложные углеводы, я стала интересоваться аллергиями. Поначалу как бы между прочим, что вполне естественно для моих шести лет, а потом, подрастая, всё серьёзнее. Когда у меня хватило сил достать с пятой полки нашего книжного шкафа том Энциклопедии невероятных фактов, в статье «Аллергии» я нашла действительно потрясающие вещи.

Больше всего меня поразила история человека, сфотографированного в трусах, во весь рост, в фас и со спины. Он полностью, с ног до головы, был покрыт рыбьей чешуёй. Его звали Джек Нильсен, а во всём мире он был известен как «Человек-рыба».

И в самом деле, тут была своя логика. Он походил на огромного речного карпа в плавках. Он страдал от мучительной аллергии на перфтороктаноновую кислоту, известную также как С8.

Группа учёных тридцать пять лет изучала его случай, прежде чем обнаружила, что С8 имеется в тысяче самых разных вещей, с которыми Джек, как и любой человек, мог находиться в контакте: в сковородках с антипригарным покрытием, различных тканях, из которых шьют одежду, в медицинских препаратах, смазочных маслах, клеях, инсектицидах, отделочных материалах для ковров и мебели, косметике, противопожарной пене. А если учесть, что по профессии Джек – пожарный, то вся его жизнь, по сути, была самым настоящим минным полем. Странно, что его назвали «Человек-Рыба», а не «Рыба-Человек».

Как бы то ни было, точно так же, как Джек превратился в рыбу, моя мама превратилась в совершенно другого человека. Из-за контакта с чем-то, ядовитым для их организмов, оба претерпели трансформацию. Принцесса Хико ведь тоже превратилась в птицу феникс с золотыми перьями, нюхая цветы жасмина.

В тот день, когда Мария не захотела открыть мне, что происходит в Розовом Домике, я поняла, что в Розовом Домике находится С8 моей мамы. И что, очень возможно, там нет цветов жасмина.

Стоя у двери, которой хлопнула мне в лицо Мария, я решила, что не успокоюсь, пока не узнаю, в чём же тут дело.

Той ночью я не спала, продумывая план, как раскрыть тайну. Но напрасно.

Наутро от тайны не осталось и следа.

– Ну, теперь, когда знаешь, что там произошло, тебе нечего сказать мне?

– Нет, Мария.

– Ничего не должна сказать мне?..

– Ничего.

– И спросить тоже не о чем?

– Только одно. Отчего умерла маленькая Леда?

– Ни от чего. Ни от чего. Просто умерла. На руках у твоей мамы, которая даже не заметила, как она перестала дышать.

– Ах!

– Ещё что-то хочешь узнать?

– Нет, Мария. Больше ничего. Спасибо.

Точно так же, как Рождество означает рождение Иисуса, а Пасха его воскрешение, Плохой Момент означал смерть моей сестры.

В Розовом Домике, очевидно, находилась она и все её вещи.

Это и была мамина аллергия.

Её перфтороктаноновая кислота.

Более известная как С8.

Что дети умирают, мне даже в голову не могло прийти.

Никогда не думала, что это возможно.

Отец не сказал мне ни слова по этому поводу. Он прошёл мимо меня с разлетающимися тонкими волосами, усыпанными сажей, с чёрным лицом и чёрными руками, неся ведро, полное пепла. Прошёл, улыбнувшись мне, направляясь к груде воспоминаний неподалёку, превратившихся в серую пыль.

Ватт тоже превратился бы в такую горку пепла, если бы мы кремировали его? И нос тоже? И уши? И шкурка?

Я опустилась на траву и смотрела, как папа наводит порядок в саду после пожара. Так мне было легче. Хотелось видеть, как порядок восстанавливается, а страшная картина тает в прекрасном осеннем саду. Подобно оптической иллюзии, только наоборот.

Насколько пугал череп, таившийся за пряничным домиком, настолько же и радовал всякий раз этот пряничный домик, возникавший за ним.

Закончив работу, папа бросил ведро и сел рядом со мной на свежую траву. Мы молча смотрели на небольшой участок земли и пожелтевшую, пожухлую траву вокруг него – туда, где прежде стоял Розовый Домик. Отец подобрал колени к подбородку, обнял их и остался рядом со мной. Я же сидела так уже давно.

Папа оставался рядом, но не касался меня. Его тело было таким же молчаливым, как и он сам.

Я видела, как Мария смотрит на него из окна гостиной.

Мария уже целую жизнь смотрела так на моего отца.

Моя мама только что подожгла себя в Розовом Домике, и он промолчал. Марии это не нравилось – что он ничего не сказал мне о случившемся и что никогда не делал ничего для того, чтобы этого не случилось.

А он уже проиграл своё сражение.

Мой отец никогда никому ни в чём не мешал. Не мешал моим дедушке и бабушке жить в их годы в доме, погребённом под снегом десять месяцев в году, не мешал Либеро и Фурио разъезжать по всему свету и драться, не мешал маме встречаться с Графиней, верить в её крутые яйца и лечиться её травами, а не лекарствами.

Точно так же как сейчас не мешал мне чувствовать себя вполне естественно при виде происходящего.

Вот почему он ни слова не сказал мне по поводу случившегося. Чтобы никак не повлиять на мои чувства.

Мой отец не из тех, кто проявляет свои эмоции.

Мария сколько угодно могла метать в него из окна свои взгляды.

Мой отец всё молчал, а я думала о том, о чём думала: не о матери, которая подожгла себя в Розовом Домике, не о сестре, которая умерла в три года, а о том, почему мне дали её имя.

Никогда ещё костёр не бывал более очищающим, чем тот, который разожгла моя мама.