Патриция Хилсбург - Прощай, Эдем! Книга 1: Стефани
— Нет, я уже не хочу, ты можешь пить одна.
— Как знаешь.
Стефани запрокинула голову и сделала глоток. Розовое вино тонкой струйкой потекло по ее подбородку, и несколько капель упало на грудь.
Джон сел на колени рядом с ней и языком слизнул эти капли.
— Не надо, Джон.
— Что не надо?
— Не надо так. Я от этого возбуждаюсь.
— Ну и что. Разве это плохо?
— Нет, это очень хорошо.
Стефани обняла Джона за шею и притянула к себе.
— Тебе хорошо?
— Да, — сказал Джон.
— А давай отложим это…
— Зачем?
— Мне так хочется.
— Ну что ж, раз тебе хочется, давай отложим.
— А еще мне хочется, чтобы ты помазал меня этим противным маслом.
— Ты хочешь загореть еще больше?
— Ну конечно, неужели ты не догадываешься?
— Что ж.
Джон достал из рюкзака бутылочку с маслом и слегка смазал подбородок Стефани, щеки и нос. Потом нашел в рюкзаке голубой платок с рисунком и прикрыл ей грудь.
— Пора просыпаться? — спросила она. — А я видела такой чудный сон!
— Ну что ж, досмотри.
— Нет, я уже не хочу его досматривать.
— Почему?
— Не знаю.
Через несколько минут она глубоко встряхнула головой и села.
— Пойдем купаться.
— Пойдем, — Джон поднялся и подал Стефани руку.
Они вошли в воду вместе и заплыли далеко, веселясь и играя под водой. Вернувшись на берег, растерли друг друга большими полотенцами, и Джон протянул завернутую в газету все еще прохладную бутылку вина. Они сделали по глотку и рассмеялись.
— Хорошо вот так просто пить, только для того, чтобы утолить жажду, — сказала Стефани. — Джон, а ты бы хотел, чтобы и я была мужчиной?
— Нет, — он еще раз смазал ее лоб, подбородок и за ушами, — нет.
— Я хочу, чтобы загорело все лицо.
— Да ты и так, Стефани, очень темная, почти как местные жители. Ты даже не представляешь, какая ты темная!
— Ну если это говоришь ты, художник, то я очень рада. Но, знаешь, Джон, я хочу быть еще темнее.
Они лежали на пляже, на твердом, высохшем, но еще сохранившем после прилива прохладу песке. Джон налил немного масла на ладонь, растер его по бедрам женщины, и, когда масло впиталось, кожа ее стала теплого цвета. Он натер маслом живот и грудь, и женщина сонно сказала:
— Ты считаешь, что с этой прической все нормально?
— Да.
— Я очень стараюсь быть хорошей женой. Нет, правда, Джон, правда, милый, днем тебе нечего меня опасаться. Днем мы не позволим себе ничего из того, что бывает ночью. Правда?
— Конечно, Стефани. День — для одного, а ночь — для другого.
— Нет, и день, и ночь созданы для нас.
— Хорошо, пусть будет по-твоему.
Джон положил свою ладонь на ее живот.
— Тебе приятно так? — спросила женщина.
— А тебе?
— Мне приятно любое твое прикосновение.
— А хочешь сейчас? — вдруг сказал Джон.
— Сейчас? Прямо здесь?
— Ну да, сейчас и прямо здесь.
— Хочу.
— Но ведь нас могут увидеть, — рассудительно проговорил Джон.
— Ну и что, пусть видят. Пусть завидуют.
— Представляешь, что они о нас могут подумать?
— Представляю, но, мне кажется, это не имеет никакого значения.
— Если не имеет, то тогда иди ко мне.
Джон опрокинул Стефани на спину.
— Нет, не так, не так. Я хочу быть сверху.
— Ты? Ну что ж, как тебе нравится.
Стефани крепко сжала ладонями виски Джона и вытянулась на нем. Он чувствовал, как набухают ее соски, как грудь делается твердой и упругой.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— Адрес отеля в Редбридже, неосторожно сообщенный Стефани в Сидней, Но пока еще все спокойно. — Бандероль, газетные вырезки и письма. — Джон Кински читает рецензии в одиночестве. — Стефани первый раз в жизни слышит такой комплимент: она похожа на художника. — Журналисты как всегда врут. — Бренди с минеральной водой — дьявольский напиток, если пить его жарким днем. — Одно из самых главных открытий медицины. — Ночной ветер освежает словно стакан чистой холодной воды.
В отеле, пока Стефани расписывалась за пухлую бандероль, которую принес немолодой почтальон с короткой стрижкой, Джон разглядывал посетителей. В бандероль вложили еще и письма из банка в Сиднее, а почтальон, чтобы чем-то занять себя, стоял у стойки бара и потягивал холодное местное вино. Он же передал и три письма, переадресованные из банка для Джона Кински.
Это была первая почта с тех пор, как Джон и Стефани сообщили в Сидней адрес этого небольшого отеля в уютном рыбацком поселке. И на этот адрес из Сиднея переслали письма и бандероль.
Джон дал почтальону два доллара и предложил выпить с ним еще стаканчик у обитой цинком стойки бара. Стефани сняла с доски ключ и сказала:
— Я приведу себя в порядок и буду ждать тебя.
— По-моему, ты и так прекрасно выглядишь.
— Нет, Джон, я хочу немного прихорошиться. Ведь это для тебя.
— Прихорошиться? — Джон изумленно осмотрел Стефани, которая после пляжа выглядела прекрасно. — По-моему, тебе совсем не надо ничего делать, разве что сменить блузу.
— А вот блузу я менять и не собираюсь.
— Так что же тогда ты хочешь делать?
— Знаешь, Джон, я быстро приму душ, надену юбку подлиннее, чтобы все не глазели на мои ноги.
— Как хочешь.
Стефани улыбнулась и поднялась по лестнице. Джон, допив свой стакан, распрощался с почтальоном, пожал его крепкую руку и пошел пройтись вдоль берега к соседнему кафе.
Приятно было посидеть в прохладе после того, как он шел с дальнего пляжа под палящим солнцем, да еще с непокрытой головой.
Джон заказал себе бутылку местного вина, достал перочинный нож, вытащил из заднего кармана шорт конверты с письмами и вскрыл их. Все три письма были от агентства, которое торговало его картинами. Два из этих конвертов были набиты вырезками из газет и гранками рекламных объявлений.
Джон просмотрел вырезки и стал читать длинное письмо. Оно было обнадеживающим и сдержанно-оптимистичным. Слишком рано было говорить о том насколько удачно прошла выставка и сколько картин будет куплено. Но, похоже, дела шли очень неплохо. Большинство рецензий из самых солидных газет были отличными. Конечно, как и во всяком деле, попадались и плохие. Но этого ведь и следовало ожидать. Джон ни на что другое и не рассчитывал.
В рецензиях были подчеркнуты фразы. Они как раз совпадали с мыслями самого художника. Многие из известных искусствоведов восторженно отзывались о третьей выставке Джона Кински.
