Невинная для грешника - Лина Манило
Не сдерживаюсь, обвожу её языком по контуру, а Марта дышать тяжелее начинает. Знаю, что отвлекаю, но разговаривать-то не хочется, а целоваться – очень даже.
Марта легонько толкает меня в грудь – без злости. Просто, чтобы очертить границу. Ей важно задать вопрос, а я, так уж и быть, постараюсь ответить.
– Ты так мне все мысли путаешь, – смешно нос морщит, смотрит с укоризной, даже пальцем перед носом грозит. – Я хотела узнать, почему у вас с Анфисой Игоревной такие отношения напряжённые. Она ведь твоя мать, а ты… плохо о ней говоришь.
Моя челюсть каменеет. Я отталкиваюсь от подоконника, отхожу к столу и смахиваю белёсую пыль с корпуса кофеварки.
– Кофе будешь?
– Это не ответ, – вздыхает Марта, – но я понимаю тебя. Говорила же, что ты можешь не отвечать. Просто интересно стало. Знаешь, в вашем доме слишком много тайн, хотела хоть с одной разобраться.
Я оборачиваюсь, смотрю на неё через плечо, думаю. Нет, это точно не та история, которой бы хотел с ней поделиться. Потому что грязь, а Марту ею пачкать не хочется.
Сколько мне было, когда узнал, что моя мать – вовсе не светлый ангел, которого я боготворил? Десять? Да уж, не самый лучший возраст, чтобы прощаться с идеалами.
В кармане тихо пиликает телефон, я достаю его, смотрю на экран и победно улыбаюсь.
– Марта, ты хорошо запомнила диагноз своей мамы?
– Да, – удивлённо смотрит на меня, ёрзает на своём “троне”. – Да, у меня и выписки в рюкзаке. Зачем тебе?
– Кофе отменяется, потом в кафешке какой-нибудь выпьем. Поехали.
Меня переполняет энергия, хочется бежать и действовать – обожаю такое состояние.
– Куда? – ошарашенно, но на пол спрыгивает. – Марк, объясни.
– В клинику “Здоровое сердце”, – уже у порога. – Знаешь такую?
– Марк, но как… – Марта торопится за мной, взволнованная, – туда даже на консультацию на год вперёд записываются.
Марта то ли испугана до смерти, то ли счастлива до обморока – так сразу не поймёшь. Глаза горят, щёки пылают, а губы чуть-чуть дрожат.
– Иногда я плюю на свои принципы и самостоятельность и вспоминаю, что моя фамилия Орлов, – обхватываю её худые плечи руками, в глаза себе смотреть заставляю. – Знаешь ли, она многие двери способна открыть. Всё, нет времени, через два часа тебе назначена консультация.
Марта на мгновение замирает, хмурится, словно раздумывает, нормально ли это – принять от меня помощь, воспользоваться привилегией, которая ей вроде как не принадлежит.
Я надеюсь, Марта девочка умная и не станет включать гордость там, где ей совсем нет места.
– Ладно, поехали, – решается Марта и первой выходит за порог.
Уже через полтора часа мы оказываемся у дверей лучшего кардиологического центра страны.
Глава 29 Марк
Спустя примерно полчаса дверь напротив открывается и оттуда выходит ошарашенная Марта. На ходу судорожно запихивает в рюкзак розовую папку с документами, а на щеках румянец.
Я убираю в задний карман телефон, который за время ожидания порядком мне осточертел, и поднимаюсь навстречу.
– Марк, спасибо тебе.
Глаза Марты кажутся огромными и горят. Она молчала всё время, пока шли по широким коридорам клиники, молчала, когда исчезла за дверью кабинета, и только выйдя из него, смогла говорить. Будто отпустили её что-то, что дышать мешало. И теперь это что-то рвётся наружу вместе с улыбкой и эмоциями.
– Да ну, вообще не за что.
Мы спускаемся вниз, Марта украдкой смотрит на меня, а мне мерещится, что любуется. Но стоит повернуться, поймать Марту на горячем, как она отворачивается и делает вид, что её здесь вовсе нет. Чудная какая.
Переплетаю наши пальцы, держу Марту за руку и плевать, если кто-то увидит, узнает меня, решит сфоткать и нос свой в мою жизнь засунет. Марту мне хочется поддерживать, и я буду это делать, ни на что не обращая внимания.
– Всё хорошо? Расскажешь? – спрашиваю, когда выходим на парковку и я достаю ключи от машины из кармана.
А Марта будто только моего вопроса и ждала:
– Марк, маме могут в «Здоровом сердце» операцию сделать, представляешь? – загорается, в порыве чувств радостно взвизгивает и повисает на моей шее. – У них квота какая-то есть. Спасибо тебе, спасибо!
– Да за что, Господи ты, боже мой? Не я же квоту придумал, – ладно уж, я, но это Марту не касается.
– Разве не за что? Как бы мама сюда без тебя попала?
Марта покрывает мои щёки лихорадочными поцелуями, а меня от макушки до паха простреливает горячей волной. Приходится зубы сцепить, чтобы не воспользоваться радостью Марты и не устроить непотребства на стоянке. Осторожно обнимаю узкую спину, глажу сверху вниз, останавливаюсь на талии и, чтобы не спуститься ниже, усилием воли фиксирую ладони.
– Прости, я… – Марта теряется от собственной смелости, аккуратно отстраняется и, смутившись, отстраняется. – Просто я счастлива, честно.
– И кто такому счастью причина? – играю бровями, трусь носом о её висок, а вокруг столько людей толпится, только каждый делом своим занят, не до нас им.
– Сам же знаешь, что ты.
Я размыкаю наши объятия, пока не стало слишком поздно, и локомотив не сорвался с утёса прямо в море, распахиваю для Марты дверцу машины. Рукой взмахиваю, внутрь сесть предлагаю, а курить хочется отчаянно.
Да что ж такое? Марта так сильно действует на меня: трогательность её, глаза распахнутые, голос… даже как нос морщит, меня заводит. Мозги напрочь отключаются, ничего с этим поделать не могу.
– Когда мама вылечится, мы напечём с ней пирожков, и я тебя накормлю ими, – сопит Марта, влезая на пассажирское сиденье, и задумчиво стучит пальцем по подбородку. – Ты не представляешь, какие у мамы пирожки. Вку-у-усные. У меня такие не получаются. Ты с чем пирожки любишь?
Пирожки… надо же, я совсем не знаю, с какой начинкой люблю их. То есть, мать их никогда на пекла, а в других местах не пробовал – не было возможности. Нет, однажды на Междуреченском полустанке, я выскочил из поезда, схватил у белобрысого пацана пару гороховых и торопливо в вагон вернулся. Пирожки оказались горячими, пересоленными и жирными настолько, что хоть выжимай от масла. Не понравилось.
– С чем дашь, с тем и люблю, – плечами пожимаю и добавляю, наклонившись ниже: – Я неприхотлив в еде. А маме твоей нужно беречь себя, а не для других пирожки стряпать.
Захлопнув дверцу, на мгновение задумываюсь.
С каких таких пор я стал настолько заботливым? Просто… о Марте хочется беспокоиться
