Анхела Бесерра - Любовь-нелюбовь
Эстрелья вспомнила Фьямму и почувствовала себя увереннее и сильнее. Она усадила Анхеля на стул и, смеясь, села ему на колени. Она целовала его опущенные веки, словно это были сочные персики, потом ее губы заскользили по его носу и наконец слились с его губами в долгом жарком поцелуе. Не переставая цело-вать Анхеля, Эстрелья сняла с него галстук и рубашку, прижалась к его груди. Потом осторожно расстегнула ему брюки и опустилась на колени...
Она никогда раньше не делала этого. И сейчас чувствовала, что это ей нравится. Это были не изведанные прежде ощущения. Анхель тоже испытывал невероятное наслаждение. Он не чувствовал собственного тела, он лишился разума, а все его чувства сосредоточились в одной точке, и всеми ими владела сейчас Эстрелья. Он ощущал себя юным и полным сил и забыл обо всем, кроме того, что он мужчина. Он подхватил Эстрелью на руки и перенес на расстеленный ею накануне оранжевый ковер, и там они долго ласкали друг друга под шум волн и крики чаек. Она массировала ему один за другим пальцы ног, умащивала его ароматными маслами, и наконец их тела слились. Казалось, это реки желания влились в бескрайнее море. Волны страсти качали их. Они стонали и всхлипывали, а ангелы молча наблюдали за приливами и отливами их оргазмов, за тем, как они смеялись, как почти засыпали от виски и усталости под однообразный стрекот сверчков. Привлеченная их стонами, прилетела сова — думала, вероятно, что здесь происходит рождение какой-то новой ночной птицы.
Эстрелья впервые чувствовала себя любимой. Любимой, прекрасной, цельной. Она впервые поняла, что такое плотская любовь, — впервые переступила грань наслаждения. Они так пресытились любовью, что боялись прикоснуться друг к другу — опасались не выдержать. Так прошла ночь, и наступило утро, которого они, укутанные теплым соленым ветром, не заметили: о нем возвестил пропевший неподалеку петух. С Мартина мгновенно слетело опьянение любви. Он посмотрел на часы: половина шестого. Мартин пришел в ужас: за все годы супружества не было случая (если не считать командировок), чтобы он не ночевал дома.
"Фьямма, наверное, места себе не находит, — думал он. — Какой же я мерзавец!" Чувство вины отравило воспоминания о только что пережитых минутах счастья. Он посмотрел на безмятежно спящую Эстрелью. Мартину было жаль ее, но жаль было и жену В его душе снова разгорелась борьба противоположных чувств. Какое из них истинное, какое из них настоящая любовь, спрашивал он себя. Стараясь не шуметь, Мартин собрал свою одежду. Времени принять душ не было. Он торопливо оделся и выбежал на улицу, где уже начинался очередной солнечный день. Перед тем как уйти, он написал Эстрелье записку, в которой нежно благодарил ее за все. Он хотел написать в конце: "Я люблю тебя", — но в последний момент передумал. Написал просто "целую" и "до встречи", сопроводив их многоточием и приложив к записке сорванный здесь же в лоджии цветок.
Мартин спешил домой, выдумывая на ходу хоть сколько-нибудь правдоподобное оправдание. Он включил мобильный телефон, но никаких сообщений на автоответчике не обнаружил. Может быть, ему повезло и Фьямма сейчас спит, не подозревая о его отсутствии? Он молил Бога, чтобы все было именно так.
Мартин боялся встретить знакомых, а потому поднимался по лестнице очень тихо, проверяя на ходу, в порядке ли брюки и рубашка. Он обнаружил, что забыл у Эстрельи галстук, но с этим ничего уже нельзя было поделать. Он открыл дверь и на цыпочках вошел в квартиру. Раздевшись, осторожно скользнул под одеяло. Фьямма делала вид, что спит, но исходивший от Мартина запах заставил ее сердце сжаться от боли.
В ту ночь, выйдя из часовни Ангелов-Хранителей, Фьямма пробродила по городу еще несколько часов. Весело шагая по переулку Полумесяца, излюбленному месту встреч художников и поэтов, она уловила запах сандала и пошла на этот запах. Он привел ее к широко распахнутой двери, возле которой была установлена скульптура лежащей женщины. Фьямма узнала ее: она видела эту статую на фотографии в газете, в статье об открывшейся недавно выставке. Она вырезала эту статью, чтобы прочитать в свободную минуту, но так и не прочитала. Скульпторша была, должно быть, женщина необыкновенная, потому что, едва взглянув на ее творение, Фьямма всей кожей почувствовала исходившее от изваянной в камне фигуры отчаяние. Почему ей так знакомы черты этой женщины? Не отдавая себе отчета в том, что делает, Фьямма начала ощупывать статую обеими руками. Внезапно ей показалось, что за нею наблюдают. Но, подняв глаза, она никого не заметила. Она сомневалась, может ли войти, — было уже слишком поздно. Заглянула внутрь — там вился ароматный дым и бродили среди изваяний несколько человеческих фигур. Фьямма вошла и смешалась с приглашенными — с теми, кто еще оставался в зале после завершения церемонии открытия выставки. Ее радостно взволновала царившая здесь атмосфера. Она подумала, что очень многое теряет, ограничивая свое жизненное пространство стенами рабочего кабинета. В восторге она оглядывала зал, который был стилизован под лунный пейзаж: пересохшие моря, кратеры, темно-синий и серый тона. Каменные женские фигуры словно вырастали из жерл кратеров. Неужели она видит это на самом деле? Фьямма не верила своим глазам. Это не были изваяния разных женщин, это была одна женщина, и притом хорошо ей знакомая...
Фьямма в изумлении смотрела на фигуры, а на нее изумленно смотрел мужчина — скульптор, узнавший в ней ту женщину, которую без устали ваял уже многие годы. Но она была плодом его воображения, он и мысли не мог допустить, что эта женщина могла существовать в реальной жизни! Нет, такого просто не могло быть!
Мужчина медленно приближался к Фьямме. В глазах его застыло удивление и недоверие. Он разглядывал Фьямму, словно она была статуя, которую он только что изваял: анфас, в профиль, со спины. Его поражало, насколько совершенным был овал ее лица. Особенно его привлекала одна линия — от подбородка до мочки уха. Он ласкал эту линию взглядом, представляя себе, как будет воссоздавать ее в глине. Фьямма почувствовала себя неловко и вопросительно посмотрела незнакомцу в глаза. Тот выдержал ее взгляд и спросил, нравится ли ей выставка. Фьямма рассыпалась в похвалах. Заметила, что женщина, которая создала все эти статуи, должно быть, очень женственна и хорошо знает, что такое одиночество. Он не стал ее разочаровывать и не сказал, что автор на самом деле — мужчина, и уж тем более не признался, что это он сам и есть. Он был потрясен происходящим. Его восхищал спокойный голос незнакомки, ее манера жестикулировать при разговоре, пылкость и в то же время взвешенность суждений.
Описывая ему его же собственные работы, она не упустила ни одной детали. Отметила каждый жест каждой скульптуры. Он не встречал никого, кто так понимал бы все, что он хотел воплотить в камне. Ему казалось, что они знакомы уже целую вечность. Это было очень приятное и до сих пор незнакомое ему чувство. А Фьямма не могла объяснить себе, почему она так откровенна с этим человеком, почему открывает ему душу, говорит с ним о глубоко личном — об одиночестве, об изменах, о тоске и тревоге. Она рас-сказала ему даже о том, что у нее нет детей и что ей от этого очень тяжело. Она не знала, почему с такой охо-той рассказывает обо всем этом. Возможно, именно потому, что они не были знакомы и ему не было ника-кого дела до ее печалей. Иногда к откровенности рас-полагает именно безразличие слушателя — Фьямма, как никто другой, знала это, множество раз находила подтверждение этому в своей практике — чем короче было ее знакомство с пациентом, тем откровеннее он был.
