Анхела Бесерра - Любовь-нелюбовь
В тот день Эстрелья не пошла на работу. Она направилась прямиком домой. В прихожей сбросила туфли (так, что одна из них приземлилась на обеденный стол, а другая — на голову одного из ангелов), упала, даже не переодевшись, на софу и начала читать книгу
о массаже. Она тренировалась на собственных бедрах: училась правильно ставить большие пальцы, отрабатывала каждое движение, описанное в тексте или изображенное на иллюстрации. И не встала с софы, пока не почувствовала, что овладела техникой.
Эстрелья вышла в лоджию. Был уже поздний вечер. Круглая луна освещала все вокруг бледным туманным светом, и цветущие бугенвиллеи казались голубоватыми в ее свете. Сверчки пели свою вечную ночную песню, к которой Эстрелья уже так привыкла, что почти ее не слышала. Она закрыла глаза и вдохнула соленый туман, думая о завтрашнем дне. Потом вспомнила о записи, что дала ей Фьямма, и поставила ее. Это была та самая запись, которую она слушала в кабинете Фьяммы, когда пришла к ней в расстроенных чувствах. Эстрелья подумала, что Анхелю музыка наверняка понравится — море и чайки были друзьями его юности. Она принесла из гостиной колонки от музыкального центра и спрятала их среди кадок с зеленью, чтобы музыка шла из переплетения цветов и листьев. Потом оборудовала уютный уголок: постелила оранжевый ковер, набросала украшенных мелкими камушками ярких подушек, поставила ажурный металлический фонарь-подсвечник, сквозь отверстия которого так красиво сочился свет вставленной внутрь свечи. Все это было куплено много лет назад и словно ждало своего часа.
Впервые Эстрелья увидела эти предметы на фотографии в рекламном журнале. Подпись гласила: "Тысяча и одна ночь любви". Эстрелья тогда выписала адрес лавки, в которой потом и приобрела все то, что составляло "марокканский уголок". Но покупки так и пролежали долгие годы в шкафу — все не выпадало подходящего случая пустить их в дело. И вот день настал, решила Эстрелья.
Она прилегла на подушки и крепко уснула.
На следующее утро ее разбудило уже высоко поднявшееся припекающее солнце. Вокруг щебетало множество птичек, безжалостно выклевывавших камушки из подушек, — решили, наверное, что это еда. Эстрелья прогнала их и укрыла свой уголок чем могла, чтобы сохранить его в целости до наступления вечера. Потом бросилась принимать душ и одеваться — она уже опаздывала.
Был четверг. Те несколько минут, что оставались у нее в запасе, Эстрелья провела перед зеркалом. Она перемерила не меньше пятидесяти платьев, но так ничего и не выбрала. "Совершенно нечего надеть!" — думала она. В конце концов остановилась на том красном костюме, что был на ней в день, когда они с Анхелем познакомились, — этот костюм приносил удачу. Она собралась позавтракать, но не смогла проглотить ни кусочка — ее переполняло счастье.
Мартин был в командировке — в Куакании проходил ежегодный съезд журналистов. Мероприятие завершалось в полдень грандиозным банкетом. Но Мартин думал только о возвращении — у него оставалась слабая надежда, что он все-таки успеет на встречу с Эстрельей. Два предыдущих четверга он прождал в часовне напрасно, но все же решил приходить туда каждую неделю в течение месяца. Он надеялся вернуться самолетом, вылетавшим в четверть четвертого.
Но обед затянулся — споры, виски, обсуждение мировых проблем. Говорили о политике войны, навязываемой ООН. И о позиции Соединенных Штатов в серьезных международных конфликтах. Об арабах, израильтянах, палестинцах, иракцах, китайцах и афганцах. Бежали минуты, Мартин говорил на темы, которые сейчас его совершенно не интересовали, но не мог встать и уйти — это было бы невежливо по отношению к принимавшему активное участие в полемике основателю и владельцу газеты, в которой Мартин работал. Казалось, это никогда не кончится, и Мартин решился: воспользовавшись тем, что коллега, затеявший дискуссию, отлучился в туалет, он незаметно выбрался на улицу и схватил первое проходившее мимо такси. Он посмотрел на часы: половина пятого, если повезет, можно успеть на пятичасовой рейс, но в часовню Ангелов-Хранителей раньше семи все равно не попасть. И хорошо еще, если самолет не опоздает ни на минуту. Да и машину свою Мартин не мог взять со стоянки в аэропорту — часовня в самом центре города, а проехать туда в это время будет совершенно невозможно. Придется брать такси, а за машиной поехать на следующий день, думал он, умоляя таксиста ехать побыстрее. Он успел на пятичасовой самолет, который вылетел в пять тридцать — долго дожидались очереди на взлет. Когда Мартин вышел из аэропорта, было уже семь, и хотя он думал, что безнадежно опоздал, но все же решил действовать так, как планировал.
Он взял такси и велел ехать в центр. Набрал номер Фьяммы и сообщил ей, что уже прилетел, но дома будет не скоро, потому что нужно еще заехать в редакцию. В тот день они, как всегда, должны были ужинать в "Заброшенном саду", но Мартин сказал, что ужин тоже придется отменить. Фьямма успокоила его — ей, честно говоря, сегодня не хотелось идти в ресторан. Она предпочла бы побродить по улицам — она уже столько дней подряд не видела ничего, кроме дома и работы. Она устала от этой рутины. Ей захотелось сходить в порт — послушать его шум, пройтись вдоль старой городской стены, заглянуть в старый город, затеряться в узких улочках среди бродячих музыкантов, жонглеров, акробатов, продавцов кукурузы, художников, рассказчиков историй и живых статуй. Она наберет с собой монет и, подобно туристам, будет наполнять ими сомбреро и цилиндры. Сегодня она ударится в разгул. Фьямма посмотрела на небо и удивилась тому, какая огромная круглая луна встала из-за домов. Было полнолуние.
Она вышла на улицу и пошла куда глаза глядят. Шагала по брусчатке, вдыхая запах конского навоза, который остался после недавно проехавших здесь старинных экипажей с туристами. Прошла под каменными арками и очутилась во внутреннем дворике, полном клеток с птицами. Фьямме вспомнился родительский дом, во дворе которого тоже висело множество птичьих клеток. Дверцы их всегда были распахнуты, и повсюду летали и пели дрозды, а мать Фьяммы разговаривала с ними, угощая птиц хлебными крошками, смоченными в молоке, и подсвистывала им. Фьямма больше нигде не видела, чтобы живущие в доме птицы пользовались такой свободой и все-таки не улетали. Птицы покидали свои клетки, когда хотели, а потом, как ни странно, возвращались обратно. Когда Фьямма как-то спросила мать, почему она не закрывает дверцы клеток, та ответила очень просто и в то же время преподала дочери свой самый главный урок: "Если хочешь удержать того, кого любишь, — не запирай его. Не подрезай ему крылья".
Она прошлась по маленькому переулку, полному кондитерских лавочек.
