Мария фон Трапп - Звуки музыки
— Прошла лишь неделя, как прибыли билеты, — отметил отец. — Мне кажется просто невероятным, что я получил разрешение отправиться в Италию. Помните, что мы чувствовали, когда прочитали в газете, что на следующий же день после нашего исчезновения граница была закрыта, и никто больше не смог покинуть страну?
— Да, — отозвался Руперт. — И как нам повезло, папа, что итальянское правительство не разрешило выплачивать твою пенсию офицера флота вне Италии. Таким образом, платежей набралось достаточно, чтобы оплатить наше пребывание в Сант-Георгене и билеты в Лондон.
— Не могу выразить, — добавила я, — как любезно было со стороны мистера Вагнера послать нам билеты.
Покинув побережье Англии, мы попали в бурную погоду. Число пассажиров в столовой резко поубавилось. Куда подевались все те веселые люди, оживленно болтающие на стольких разных языках, которые веселились здесь за ужином прошлым вечером? На следующее утро, во время завтрака, официанты с трудом выполняли свою работу. Мы с Георгом спустились вниз, но остальные места вокруг большого круглого стола, отведенного семье Трапп, остались пустыми. После завтрака я отправилась по каютам и обнаружила моих бедных детей во всех стадиях жажды смерти — вернейший признак морской болезни.
— Ты будешь следующей. Лучше тебе лечь, — сказал Георг и с тревогой посмотрел на меня. — Между прочим, как Барбара?
— О, вполне хорошо, — ответила я, покорно направляясь к своей каюте, которую делила с маленькими девочками. Отец пристроил их в шезлонг. Несмотря на все пророчества доктора, Барбара, казалось, не запомнила ни волнений последних месяцев, ни моей неспособности соблюдать диету и постельный режим. Она должна появиться на свет вскоре после Рождества и, похоже, решила придерживаться этого срока.
Вернувшись в каюту я, как мне и было сказано, легла в постель и стала ждать приступа морской болезни. Прошло много времени, однако ничего не случилось. Корабль швыряло как мячик. Он стонал и трещал, клонился из стороны в сторону, но мой желудок казался невозмутимым. Никто не шел, и скоро мне наскучило. И захотелось есть. Когда прозвучал гонг к ленчу, я вскочила и вскоре была за нашим большим столом в качестве единственного представителя семьи Трапп. Георг, другой уцелевший, ходил по каютам, где были дети.
Через три дня шторм утих, палуба наполнилась фигурами с зеленоватыми лицами и пустыми глазами, которые быстро приходили в себя под теплым солнышком. Море теперь было как зеркало.
Мне стало ясно, что нам нужно изучить английский, поскольку в Америке люди говорят на этом языке.
— Ну что ж. Если я должна выучить английский — вперед.
Когда муж заметил мое рвение, он сказал:
— Ты знаешь, как можешь выучить английский за двадцать четыре часа? Тебе придется каждый час выучивать одну двадцать четвертую.
Об этом я и думала, когда в первый ясный солнечный день вместе с остальными пассажирами вышла прогуляться по палубе, вооружившись карандашом и блокнотом и слегка прислушиваясь к разговорам вокруг. Обнаружив группу леди и джентльменов, говорящих по-английски, я приблизилась к ним и с самой вежливой интонацией голоса произнесла единственную фразу, которую знала:
— Please, vat is fat? [10] — указывая на свои часы.
— A watch [11], — ответил джентльмен, с любопытством глядя на меня.
— Е Votsch, — старательно записала я. — And fat? — указывая на свое кольцо.
— Ring, — ответил он, улыбаясь.
Это было начало моего необыкновенного курса английского. Пассажиры увидели мое страстное желание одолеть насколько возможно их язык за короткий срок. Они поняли также, что мне это необходимо, и оказались определенно незаменимыми для этой цели.
Милая мисс Пауэлл, английская актриса и очень приятная леди, занялась моим произношением.
— Вы не должны говорить «vat», дорогая, — сказала она мне. — Говорите «Ноо-wat», — и она достала маленькое зеркальце, — «Ноо-wen, hoo-were».
Чрезвычайно терпеливо я повторяла перед зеркалом «Ноо-wat», чувствуя себя чистокровной англичанкой.
Один из той группы, американский доктор, был шутником. Он тоже провел со мной несколько индивидуальных занятий и, без предупреждения, научил меня массе всевозможных вульгарных слов и выражений. С серьезным выражением лица я записывала: «Если какой-то человек очень возбужден, и вы хотите утихомирить его, только скажите… Если вы хотите, чтобы кто-то вышел из комнаты, только скажите…» Я была глубоко признательна доктору Джонсону, особенно несколькими неделями позднее, когда возникла ситуация, в которой его советы оказались как нельзя более кстати.
Процесс нашей американизации проходил успешно. Наши друзья угостили нас настоящими американскими напитками: имбирным лимонадом, кока-колой, бодрящим пивом. Лимонад был изумителен, а от пива и кока-колы я решительно отказалась, едва попробовав.
— Это слишком по-американски, — возразила я.
От доктора Джонсона мы узнали об американских деньгах: пенни, никкелях, даймах, квартах и баксах.
Мы услышали первые в нашей жизни американские песни: «Мой старый дом в Кентукки» и «Старый негр Джо» в новой обработке отца Вазнера, и они нам очень понравились. В последний вечер была большая вечеринка, и я уже могла понимать многое из того, что говорилось вокруг, спасибо нашим новым друзьям: Виктории Пауэлл, доктору Джонсону, Мэри Хьюго, учительнице из Даласа, и приятному американскому консулу, который возвращался домой в Цинциннати из южных морей. Они сказали, что первое впечатление о человеке — очень важно, и мы будем сталкиваться с этим снова и снова. Это была наша первая встреча с американцами, и они показались нам добрыми, великодушными, отзывчивыми людьми.
Когда мы проснулись последним утром, мы проходили Нэнтакет и скоро должны были быть в Нью-Йорке. Все стояли у бортов, и вскоре, словно мираж, из тумана возникли огромные небоскребы Манхеттена.
Это — была — Америка!
Глава II
ПЕРВЫЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ — САМЫЕ ТРУДНЫЕ
Растерянные — совершенно растерянные — вот какими мы все были, когда три такси высадили нас на 7-й авеню, у 55-й улицы, перед отелем «Веллингтон» — нас и наши пятьдесят шесть мест багажа: все инструменты в футлярах, спинет, большой чемодан с концертными костюмами, наши личные вещи, причем одна из сумок была надписана «Барбара фон Трапп», в ней были маленькие вещи, которые носили наши малышки.
Стоя на тротуаре в ожидании пока выгрузят багаж, я медленно прочитала то, что гласили огромные светящиеся буквы: «А-П-Т-Е-К-А». Это был первый случай, когда я сама прочла слово. В Европе у нас не было аптек. Какое облегчение я почувствовала!
