Услышь мою тишину - Тори Ру
Тень на полу приходит в движение, боковым зрением замечаю чье-то присутствие на балконе и задыхаюсь от испуга — за стеклянной дверью спиной ко мне стоит здоровенный блондин в темной футболке и жадно курит.
Ник… Его удаляющийся силуэт, мой вопль и средний палец, продемонстрированный этому мрачному типу, проносятся кадрами порванной кинопленки.
Я выключилась, и этот отбитый придурок приволок меня к себе домой!
Матерюсь и судорожно ощупываю пуговицы и молнии — лифчик на месте, джинсы и блузка застегнуты. Мне ничего не грозит — Ник видел мои шрамы, и едва ли они могли вдохновить его на подвиги.
В однообразие монотонно падающих капель врывается новая порция грохота — мебель трясется, стекла разражаются дребезжанием, в ушах звенит, я морщусь. Я бы давно подралась с неспокойными соседями, но замороженный хозяин этой квартиры никак не реагирует на шум.
Он в три затяжки уничтожает сигарету, пристально смотрит на оранжевые облака над антеннами, плющит окурок о пепельницу, проводит ладонью по волосам и, схватившись за перила, концентрируется на происходящем внизу.
Устраиваюсь поудобнее и погружаюсь в размышления.
Итак, я у Ника. В последний момент мне удалось его зацепить.
Но что я на самом деле видела перед тем, как упасть в обморок?
…Убитые грязные кеды и голубые джинсы с дырами на коленях, трещины и камешки в асфальте, ниши с переполненными мусорными контейнерами, лучшего друга Ника, одиноко бредущего по улице… Но на стройной долговязой фигуре того Ника болтался свитер в черно-красную широкую полоску, украденный из сэконд-хенда, его спутанные патлы не были сбриты на висках, как не было и короткого хвостика, что сейчас венчает его макушку.
Тот Ник был воспоминанием Сороки.
Как и слова, которыми я его окликнула. Как и неприличный жест. Как и цитата известной песни, так хорошо знакомая ему…
Потом ребята где-то раздобыли вино, поехали в Центр и поднялись на крышу.
Было ли сегодняшнее видение забытой частью моего сна про послание, или это сам Сорока подкинул мне его?
Соседи берут передышку — нежно постукивают молоточками, жужжат дрелью.
Раскрывается балконная дверь, и Ник вваливается в гостиную.
Рефлекторно вжимаюсь в подлокотник и взвиваюсь под его кипящим холодной яростью взглядом.
Диван со скрипом прогибается, Ник садится на его край, поворачивается ко мне, разглядывает, словно диковинную зверюгу, явно раздумывая, как со мной поступить.
Я ежусь. Внезапно до меня доходит, что парень слишком раздражен и обладает слишком внушительными габаритами. Ему ничего не стоит меня убить. Меня и искать-то никто не станет.
— Очнулась? — интересуется Ник, его бровь вопросительно изгибается, губы растягиваются и застывают в леденящем душу оскале. Я окончательно поддаюсь панике.
Я не знаю, насколько сильно закоротило его мозги после гибели Сороки. Я не знаю, на что он способен.
Тупая обреченность загнанного зайца придает сил.
— Да, очнулась, — пищу от ужаса и улыбаюсь. — Еще раз поздравляю тебя с днем рождения…
Ник взрывается — лицо багровеет, костяшки сжатых до хруста пальцев белеют. Он бьет кулаком по обшивке и выплевывает:
— Твою мать, да кто ты такая?
Подлокотник впивается в поясницу, отрезав путь к бегству, веко подрагивает от тика, в горле пересохло, но я продолжаю смотреть на сгорающего от гнева парня и притворяться, что не боюсь.
— Меня зовут Влада.
Он резко подается вперед и хватает меня за ворот блузки. Раздается треск рвущейся ткани, горячее дыхание обдает кожу, ледяные глаза буравят насквозь.
— Говори, почему ты выкрикнула именно это? Ты была там тогда?! — рычит друг Сороки.
Я готова снова грохнуться без чувств, но мысленно твержу одно и то же:
«Это же чертов Ник. Он не может навредить никому, кроме себя… Успокойся. Успокойся!»
Улыбаюсь еще шире и невинно хлопаю ресницами:
— Даже если бы я была свидетелем вашего общения с Сорокой, я бы не запомнила. Лол. В тот год мне было четыре.
Ник бледнеет, ослабляет хватку и с мучительной настороженностью сканирует меня.
— Откуда ты знаешь Сороку? — Я улавливаю в его голосе нотки отчаяния, с достоинством поправляю воротник и продолжаю, стараясь не выдать волнения:
— Ты видел мои шрамы, когда набивал тату. Я заработала их в аварии, в которой погибла моя сестра. Так вышло, что в той машине она оказалась из-за меня. В общем... — Я приступаю к самому главному. — Я собиралась покончить с этой дерьмовой жизнью, но Миха явился мне наяву и помешал.
— Ты что городишь, дура? — шипит Ник, выискивая во мне признаки помешательства.
Я смиренно соглашаюсь:
— Да, я дура. ЧМТ и месяц комы — что с меня взять? Но, Ник, я действительно говорила с ним так же, как общаюсь сейчас с тобой… Постарайся услышать. И я смогу тебя убедить!
Ник вальяжно откидывается на кожаную спинку, расслабляет плечи и, глядя на плафоны выключенной подсветки, ядовито усмехается:
— Какая-то ненормальная соплюха затирает дичь, и я должен поверить?
В голове гудит. Я всматриваюсь в его темный профиль на фоне сумерек, укутавших город, и пытаюсь отдышаться.
Он не выгнал меня взашей. Не ударил. Не послал.
Теперь все в моих руках!
Двигаюсь ближе и, отделяя паузами каждое слово, громко шепчу:
— Но ведь ты уже мне веришь. И сгораешь от любопытства. Если это не так, почему я здесь, а не валяюсь в отключке на улице?
* * *
39
Ник молчит. Нет ничего хуже неопределенности, а он не выдает никаких эмоций.
Мой апломб разом сдувается, я растерянно моргаю, от бессилия ковыряя заусенцы. Все-таки я еще недостаточно мудрая для душеспасительных разговоров со взрослыми дядями.
Но если он откажется продолжать диалог, я вцеплюсь в него железной хваткой — закачу истерику, буду кричать и драться. Я помогу Сороке, и Нику помогу тоже. Потому что мое собственное сердце разрывается от боли при виде того, кем он стал.
— Ну, давай. Попробуй. Убеди меня, — выдает Ник с насмешкой.
Я не вижу ни капли заинтересованности, но внезапно улавливаю в прозрачных глазах что-то похожее на надежду. Она помогает воспрянуть духом.
Бледные сполохи на стенах исчезают, солнце окончательно скрывается за соседним домом, комнату стремительно заполняет темнота.
Ник шарит по дивану, находит пульт, и яркий голубоватый свет загорается со всех сторон, заставляя меня на миг зажмуриться.
Тереблю край блузки и принимаюсь рассказывать:
— Он похоронен в трехстах километрах отсюда, на кладбище глухой деревни, на родине бабушки. Я собирала там фольклор в прошлом
