Услышь мою тишину - Тори Ру
Бесшабашный юный Ник из сна вопреки всему заставляет меня улыбнуться.
Я не подготовилась к разговору, не подобрала к нему ключ. Но человек, обладавший такой улыбкой, не может быть плохим и навредить мне.
Поднимаюсь и, стиснув зубы, направляюсь к белой пластиковой двери.
Созданная кондиционером прохлада обдает лицо и пробирается под влажную одежду, из полумрака проступают кирпичные стены с плакатами, фото и дипломы, шторка с языками пламени и восторженная физиономия девчонки.
— Ты все же пришла! — Она выскакивает из-за стойки администратора и до треска ребер обнимает меня.
— Привет! — Осторожно отстраняюсь и плетусь следом за ней.
Я сканирую помещение в поисках Ника, но кресло в углу пустует.
Проследив за моим взглядом, девчонка поясняет:
— Он скоро будет. Пошел за кофе. За тот закидон он поплатился, отвечаю! Я неделю жестко выносила ему мозги!
— Проехали… — Я присаживаюсь на кушетку и, пользуясь случаем, пытаюсь выведать подробности. — А он всегда такой?
— Ну… в общем да. — Девчонка возводит очи к потолку и чавкает жвачкой.
— У него есть семья? — вырывается у меня; я тут же затыкаюсь, но вопрос не смущает девчонку.
— А что, запала? — Она заговорщицки подмигивает: — Он не женат. У него есть сын, но они не общаются…
Раскрыв рот, перевариваю услышанное, но данная информация едва ли сможет мне пригодиться — Ник даже тут не достиг ничего и облажался — вот и вся песня.
Волна горячего воздуха и городского шума врывается извне, звенят китайские колокольчики, на пороге появляется Ник. Кивнув, он без всякого интереса проходит к своему столику, отпивает кофе и отставляет стаканчик.
Я улыбаюсь, душа трепещет от радости, рвется к другу, мечется и зудит. Щипаю себя за локоть, переключаюсь на плитку под ногами, считаю ее количество вдоль комнаты и поперек.
Предельно собранный, закрытый, устрашающе спокойный Ник обрабатывает руки антисептиком, вскрывает бумажный пакет, извлекает иглы, натягивает резиновые перчатки. Его действия доведены до автоматизма.
Встаю, стаскиваю джинсы, прислоняю трость к изголовью и удрученно плюхаюсь на кушетку — мандраж скручивает внутренности, меня ощутимо трясет.
Ник неотвратимо приближается, щелчком включает лампу, с пристрастием оценивает часть нанесенного им рисунка, садится на стул и смотрит в упор.
— Готова?
Убивающий все живое лед парализует.
— Да… — пищу я, и он приступает к делу.
Антисептик холодит кожу, жужжащее жало впивается в бедро. Закусив губу, я наблюдаю за каплями крови и черной краски, проступающей над новыми линиями, за уверенными движениями Ника, за хитросплетениями орнаментов на его предплечье, испорченных выцветшим партаком.
Это партак — материальное свидетельство существования Сороки на земле. Но наш общий друг достоин большего.
Он оставил после себя иной след — яркий свет в душах. А нам нужно стать лучше и чтить его память именно так.
Птица оживает, обретает оперение, лапы, хвост и опору в виде еловой ветви.
За стеклом наполовину завешенного баннером окна виднеется розовеющее небо — вечереет, скоро салон закроется.
Время, драгоценное время истекает.
Мне нужно заговорить с Ником. Сейчас или никогда.
— Я бы хотела… — хриплю я, и Ник хмуро ждет продолжения.
Прочищаю горло и решаюсь:
— …Поговорить о Сороке.
Он напрягается, выключает машинку, устало откидывается на спинку и изображает учтивость:
— Она готова. Будут еще какие-то пожелания?
Я сопротивляюсь мрачному ледяному взгляду, но, не в силах его выдержать, моргаю и тихо шепчу:
— Не о птице. Я хотела бы поговорить о Сороке. О твоем брате Михе.
Ник дергается, бледнеет и прищуривается, силясь разглядеть подвох. Холодная ненависть пригвождает меня к кушетке. От ужаса тошнит, застыв, я жду своей участи.
Мгновение — и ненависть сменяется пустотой.
— Пошла ты. — Ник покидает стул, избавляется от перчаток, забирает со столика кофе и громко хлопает дверью.
Девчонка кроет «викинга» матом, опускается на колени, чем-то брызгает на саднящий рисунок, извиняется и тараторит инструкцию по обращению со свежей татуировкой. Я не слушаю.
Быстро застегиваю джинсы и, на ходу прикладывая карту к терминалу, под офигевшие возгласы хозяйки салона ковыляю вслед за Ником.
На пределе возможностей переставляю искалеченные ноги, налегаю на трость, задыхаюсь, проклинаю себя и плачу от бессилия, но его широкая спина, обтянутая темной футболкой, стремительно отдаляется.
Сегодня, 21 июня, в четверг, я должна была избавить Сороку хотя бы от части боли…
Пронзительный писк взрывается в голове. Раскаленную жарой подворотню вытесняет кровавый закат над крышей высотки на улице Горького.
Металл, сжатый побелевшими пальцами, выгрызает в кирпичах цифры: «21.06.2003».
…Сегодня мой брат — именинник, а я — единственный приглашенный гость…
Упираюсь тростью в гравий засыпанной дорожниками выбоины и часто дышу. Еще миг — и Ник скроется за исписанным граффити бетонным забором.
— С днем рождения! — ору я, срывая голос, и он приобретает знакомые, не мои интонации, а губы расплываются в чужой кривой ухмылке: — Load up on guns and bring your friends! Или ты так и свалишь, ботаник?!
Ник спотыкается, замирает, оборачивается…
Я показываю ему фак, проваливаюсь в черный тоннель и перестаю существовать.
* * *
38
Рев перфоратора, сотрясающий пространство — первое, что я улавливаю, вернувшись в сознание. В нос ударяет терпкий дым сигарет, смешанный с незнакомыми запахами чужого жилища — геля для душа, спиртного, сырости и хвойного ароматизатора.
Распахиваю глаза и нахожу себя лежащей поперек широкого дивана. Надо мной нависают стены стального цвета, металлические стеллажи с книгами и огромный телевизор на кронштейне, отражающий розовое солнце.
Толстый слой пыли покрывает предметы, словно те давно не интересуют живущего здесь человека.
Перфоратор смолкает, воцаряется благословенная тишина, лишь капли из неплотно завернутого кухонного крана отсчитывают тягучие секунды.
Сонно осматриваюсь, и едва уловимая тревога давит на переносицу.
Интерьер не знаком мне, но красно-белые трубы и угол панельной пятиэтажки за окном кажутся родными и привычными — хочется валяться здесь часами, пялиться в потолок и фантазировать на темы фильмов, песен, поездок, событий, людей… На тему будущего и его неизведанных долгих дорог, на тему жизни и смерти. Потому что на жесткой продавленной тахте, стоявшей когда-то на этом месте, я не раз просыпалась по утрам с сушняком и адской головной болью, и до колик в животе ржала над опухшей рожей друга…
Да вот только мне не приходилось бывать здесь раньше.
Я подскакиваю.
В груди жжет и пульсирует, будто в ней вновь побывала чья-то бескрайняя сильная душа, оставившая
