Иду на свет (СИ) - Акулова Мария

Но сейчас не время, поэтому расправила плечи, повернулась на каблуках… Их же цокотом сопровождалось её проходка в сторону рецепции.

И вроде бы сколько тут идти? Не больше десяти шагов, но где-то на пятом черт её дергает повернуть голову и поймать взглядом фигуру мужчины.

Видеть Игната в Веритас — то же самое, что повстречать пришельца.

Санта в один миг понимает, что к этому не готова.

Ноги врастают в пол, сердце подскакивает к горлу. Её будто по рукам и ногам сковывает. А в голове — полный сумбур.

Зачем пришел? Что тут забыл? Откуда идет? Почему потирает скулу? Почему она красная…

Предположение выходит из Санты дрожью… Взгляд скользит дальше — туда, где вот только сейчас с хлопком закрывается дверь кабинета Данилы…

Потом Санта снова переводит взгляд на лицо Игната. Который замечает её с небольшим опозданием.

Его шаг замедляется, он смотрит с ухмылкой, которая ускоряет взбесившееся сердце… Санта уговаривает себя же, что это не страх — удивление. Стоит и смотрит, как к ней приближается брат…

Будто приторможенная опускает взгляд, когда на локоть ложатся его пальцы, сжимают больно. Он подталкивает её чуть в сторону. Чтобы вроде как не посреди холла.

Она же, как тупая овца, подчиняется. Смотрит на длинные холодные пальцы, чье касание даже отдаленно не пахнет деликатность.

Думает, что он не утруждал себя приветствием, но очевидно узнал.

Думает, что и сама ничего, кроме отрицательных эмоций, при его виде не испытала. А ещё острое желание, чтобы вот сейчас рядом не оказалось Али. Тем более, Данилы.

Взгляд непроизвольно снова летит вверх — на лицо. Скулу. Она правда красная.

Потом в глаза — которые смотрят вроде как пренебрежительно. Вроде как улыбаются. Но от него веет агрессией.

— Не надо меня трогать.

Санта говорит первой. Гордится тем, что голос не дрожит. Впрочем, как и взгляд.

Игнат отвечать не торопится. Смотрит всё так же — сверху. Ждет, наверное, что она под этим взглядом сморщится изюминой.

— Стоишь посреди коридора. Рот раззявила. Глядишь, муха влетит.

Когда говорит — Санту возвращает в детство. Когда отец оставлял их наедине — всё где-то в подобные замечания и превращалось. Она для Игната — глупая сопля, которая вечно всё портит. Он для неё — моральный урод, сведший отца в могилу.

— Что ты тут забыл? Тебе тут не рады.

— Много на себя берешь. С-с-санта…

Игнат вроде как парирует, произнося имя с протяжным «с». Тоже в той же манере, что во времена, когда им приходилось терпеть компанию друг друга. Что про себя «С-с-санта» заменяется «с-с-сукой» девушка никогда не сомневалась.

— Я тебе раз скажу, а ты попробуй впитать, глазастая. Если надо — запиши. Не пытайся через своего ебаря мне козни строить. Услышала? Сиди на попе ровно и молись, чтобы у меня не возникло непреодолимого желания вас всё же в крошку… Я же мог. А вы даже спасибо не сказали, что мы вас пожалели тогда…

Пульс забился в висках ещё на первом предложении брата, но, будто по его заказу, Санта услышала каждое слово. Каждое же наверняка запомнит…

Только желание «сесть на попу ровно» они не вызывают. Скорее наоборот.

Санта дергает руку, которую Игнат так и не отпустил. Вскидывает взгляд без страха, зато со способной дыры жечь злостью…

— Ты кем себя возомнил? — и задает вопрос, ответом на который становится новая улыбка.

— Это ты кем себя возомнила, соска малолетняя? Думаешь, я тебя насквозь не вижу? Решила, что самая умная? Что Чернов тебя трахнет пару раз, а потом будет ходить за мной по пятам и мстить за твои слёзки-обидки?

— Заткнись, придурок…

Слова Игната не задевали так, как ему, очевидно, хотелось бы. Но по сердце всё равно хлестали. Потому что он, очевидно, в курсе их с Данилой отношений. И это, очевидно, плохо… Очень-очень плохо…

— А ты думала вообще о том, что из-за твоего ебаря, который уходя из Лексы, половину отцовских клиентов с собой забрал, вы с… Матерью… Меньше денег получили? А? Или тебе похуй? Лишь бы мне плохо сделать?

— Игнат Петрович… Там лифт подъехал, давайте, я вас провожу…

Тома вклинилась в разговор неожиданно для Санты. Настолько, что она вздрогнула, переводя взгляд на девушку.

По ней видно было — сама нервничает. Обращается из-за стойки. И как-то сразу понятно становится, зачем окликнула. Хотела спросить про Игната, а тут он — собственной персоной.

Выждала минуту. Поняла, что Санта не очень рада встрече, решила помочь…

Их разговор не слышала, но вряд ли взгляды и жесты позволяли усомниться в том, что они не очень-то рады видеть друг друга.

— Сам разберусь. С-спасибо.

Игнат произносит, будто выплевывает. Но Тома стоически выдерживает. Смотрит на Санту. Она же…

— Я провожу…

Вымучивает улыбку, отвечает мелким кивком на незаданный вопрос, всё ли хорошо…

Тома кивает, опускается обратно на стул. Вроде как отступает, берет в руки внутренний телефон, набирает кого-то… И Санте вдруг важно, чтобы не Данилу.

Она щурится, смотрит на Игната, говорит ещё тише:

— Мы получили меньше денег, потому что ты, твой брат и твоя мать — мелочные, алчные, мстительные твари. А лично ты — ещё и засранец-переросток.

Слушать подобное неприятно, какое бы превосходство ты ни чувствовал. По лицу Игната Санта видит, что его задевает. Он всё так же показушно холоден. Он всё так же «возвышен», но получать ответы в своем же стиле не готов.

— А теперь ты бесишься, потому что ничего у тебя не получается… Потому что ты никогда не станешь, как папа… Тебе даже Лексу в руки дали — и это не помогло. Тебя никто профессионалом его уровня не считает и считать не будет. Потому что ты…

— А тобой он, блять, гордился бы, конечно… Всё, на что способна, это по бартеру интимные услуги предоставлять. Постонешь немного — вот тебе и повышение… А когда малая-то была — в жизни не сказал бы. Всё папочка да папочка… Чистая и непорочная, блять…

— Ничтожество. Ни мужем нормальным не станешь… — Игнат попытался сбить, но у него не получилось. В Санте долго копилось. И впервые появился реальный шанс в лицо сказать. Понимала, что завтра пожалеет. Что завтра перед папой будет стыдно. Но сейчас её несло. — Ни отцом. Только разруху после себя оставляешь. И желание помыться у людей, которым приходится тебя касаться…

Хотелось напрямую ударить упоминанием о маленьком Данечке, но это могло бы вылезти боком Але, поэтому Санта сдержалась.

— Я раз говорю. Повторять не буду. Свой нос туда, куда не надо, не суй. Иначе пожалеешь ты. Услышала?

Игнат спросил, Санта ответила молчанием и взглядом в глаза. Красноречиво говорящим: «нет».

— Трахальщика своего перестань против меня настраивать. Хочешь спокойно жить — уговори обдумать предложение. Не уговоришь — на себя пеняй. А лучше всего — заройся туда, где четыре года просидела вместе со своей мамашкой. Она у тебя, слава богу, своё место знает. Я слежу, чтобы не забывала. Тебе своё тоже определим… А то взлетела, птица-курица…

— Да пошел ты в жопу, урод…

Не сдержавшись, Санта бросила всё так же, в лицо…

Краснота на мужской щеке вдруг обрела новый смысл. Пальцы зачесались. Захотелось туда же…

А ещё раздавить его за слова и за действия. Сравнять с землей, ею же присыпать.

Не страшно было оскандалиться. Сейчас Санта себя чувствовала, наверное, так же, как Альбина однажды. Только руку занести не успела.

— Лифты там. Вперед, если не хочешь, чтобы с охраной вывели.

Данила подошел к Игнату сзади.

Говорил не громко и не истерично. Но так, что в шутливости не заподозришь.

Игнат ещё несколько секунд строил из себя… Потом хмыкнул. Съехал взглядом с лица Санты, оглянулся…

«Подарил» Даниле улыбку…

— С сестрой уже поговорить нельзя, Данила Андреевич? Ни минуты покоя у ваших юристов. Совсем заездили некоторых…

На лице Данилы — холод и предупреждение, что с ним не надо шутить. Он может и сам. Без охраны. Но это будет стыдно.

Игнат дергает рукой, разворачивается, идет к лифтам, провожаемый взглядами…