Свеча и ее Огонек (СИ) - Акулова Мария

Свеча и ее Огонек

Мария Акулова

Две свечи плакали воском, стоя на таком долгожданном новогоднем столе. Плакали они не от горя и отчаянья, а оттого, что просто не умели иначе. Хотя сейчас момент для слез был не лучшим. Момент был вообще не лучшим. Сейчас им хотелось разве что застыть, не давая пламенным головушкам трепетать от малейшего порыва сквозняка, а еще лучше отмотать время вспять.

Отмотать до момента, в который все пошло не так...

- Ну и уходи!!! Уходи-уходи-уходи!!!

Алена смахнула злую слезу, указывая Андрею на дверь. Сейчас – на дверь из комнаты, а вообще хотелось прогнать его из дома, жизни, памяти. Непременно на мороз. Как тот, что щиплет покрасневшие носы в новогоднюю ночь на улицах города.

Только хотелось, чтоб Андрея он пронял до самого нутра, до самой души, чтоб все там заморозил. У нее пылает, а у него пусть застынет...

- Гонишь? - Андрей зло сощурился, скользя взглядом по разгневанному лицу еще десять минут тому безоговорочно любимой.

- Видеть тебя не могу! И не хочу!

- А кого хочешь? Этого своего... Пашеньку? - Андрей произнес имя, вроде как передразнивая манеру собственной девушки. Свечи задрожали еще сильней. Та, что стояла ближе к выходу, вскинула испуганный взгляд на огонек напротив. Они ведь сейчас... Они ведь сейчас совсем... На совсем... Навсегда. Огонек ответил ей таким же, пусть не испуганным, но безнадежным взглядом. Кажется, да. Сейчас – насовсем...

- Да при чем здесь..?! Он-то тут при чем?! Достал меня со своим Пашей.

- Твой он, милая, твой. Это им ты мне все уши прожужжала, а теперь просто повод нашла... Чтоб вот так... В Новый год... А я... - Андрей махнул рукой, так и не договорив. Сделал шаг к ней, и в то же время к двери. Свеча-трусишка вновь затрепетала, отбрасывая блики на стоящие на столе разносолы. А ведь сегодня Аденушка, как называл ее Андрей, старалась особенно сильно. Консультировалась предварительно с мамой, записывала наставления бабули – впервые сама устраивала новогодний праздник. И пусть он должен был стать очень интимным – всего на двоих – но накормить любимого девушке хотелось так, чтоб больше даже в шутку не умел отпустить, что с готовкой у них в семье будут проблемы. Не будет! Для него она сможет готовить вкуснее, чем ей, возможно, было изначально дано, научится, а потом закормит до полусмерти. Просто потому, что любит. Очень-очень любит. Хотя не закормит... Палец, указывающий на дверь, дрогнул, но опускать руку Алена не спешила.

- Что ты? Собрался? Иди...

- Ну и пойду… - Андрей пренебрежительно зыркнул теперь уже на стол. – Пашу своего кормить будешь всем этим…

Будто не глотал полчаса тому слюнки, обнимая свою самую лучшую в мире хозяюшку, целуя в губы и одновременно приговаривая, как ему повезло с ней – с самой лучшей, самой-самой… А потом будто не пробовал каждый из салатов, струшивая «излишек» с ложек в ладошку, съедая, пока Аленка переодевается, а потом приглаживая салатную горку, чтоб не осталось следов.

- Сама съем, - получилось так пренебрежительно, что даже стена гнева не помогла Алене ответить все на той же ноте решительности, окончательности, бесповоротности.

А ведь все действительно не вернуть, если он думает, что она смогла бы вот так… для Паши. Что с Пашей, как с ним бы, провела три часа в супермаркете, еще двадцать девятого, после работы – его и ее, скупаясь по списку, но больше мимо списка. Выбирая каждый мандарин, советуясь, какова вероятность того, что в нем будет косточка, придирчиво оглядывая лимоны, ведь цедра для торта нужна отменная, стоя у стеллажа с советским игристым и глупо улыбаясь, лишь представив, как уже совсем скоро пробьют куранты, и в новый год они вступят не то что рука об руку – а прижавшись губами к губам, вместе дыша. Вместе и друг другом.

Им уже не семнадцать, и даже не двадцать – Андрюше скоро двадцать шесть, ей – на носу четверть века, а влюбились вот так впервые… И не проходит.

Почти год уже как не проходит. Вот как повстречались – однажды вечером, когда Аленушка поскользнулась на февральском гололеде, а Андрей взялся отвезти беднягу в медпункт, так с тех пор и не думали больше всерьез расстаться. Так, чтоб на недели или даже месяца. Уже после нескольких дней порознь начинали скучать. Аленушка звонила, рассказывала обо всех своих горестях из-за его отсутствия, а потом оказывалось, что он уже под подъездом – ждет.

Родители Алены Андрею доверяли. Родители Андрея то и дело нашептывали «держи, балбес, не упусти». Молодые сердца трепетали в предчувствии чего-то еще большего, когда казалось бы – больше, лучше, счастливее некуда.

Конечно, как любая пара, они ссорились. Чаще по пустякам, но иногда и из-за серьезных вещей. Алена выключала телефон, не желая, чтоб Андрей дозвонился. Сам он уходил в себя, прятался в берлоге, ругался в мыслях матом – и на себя, и не только, переживал… Оба переживали, а потом не выдерживали. Чаще всего – одновременно. Аленка чувствовала себя виноватой дурой, а Андрей – виноватым идиотом. Сходились бы на этом, но не выходило. Как-то получалось, что дура совсем даже не виноватая, а любимая, а идиот – лучший в мире, о котором и мечтать-то страшно.

Свеча продолжала смотреть на Огонек напротив, все так же боясь лишний раз вильнуть огненной головушкой. Их – набор из двух свечей, изготовленных в далеком, казалось бы, две тысячи тринадцатом году – Аленушка с Андрейкой тоже купили во время того предновогоднего похода в магазин. Им – набору – казалось, что их уже в жизни никто не купит. Что никогда им не гореть. Не греть. Не светить. Не радовать. А получилось… Еще пятнадцать минут тому им казалось, что получилось в тысячи раз лучше, чем они мечтали.

Их купили для новогоднего стола. Принесли домой, достали из сумки, заливисто смеясь. И пусть смеялась Аленка потому, что Андрей в этот момент щекотал ее поцелуями, не давая спокойно разгрузиться, Свече и ее напарнику – Огоньку тогда казалось, что так девушка выражает радость и приветствует их в своем доме.

Почти сразу же им предоставили маленькие подсвечники – отдельные, что немного опечалило, они-то привыкли постоянно быть рядом, касаться друг дружки восковыми боками, у них даже цвета немного смешались – Свеча отдала свою красноту, а Огонек поделился насыщенной зеленью, поэтому правый бочок у нее и левый у него служили доказательством – им не привиделись те, проведенные вместе, дни, недели и года.

Хорошо, что хоть их и поставили в разные подсвечники, но близко. Сначала на пианино в углу комнаты, а сегодня около восьми вечера – в самый центр стола, лицами друг к другу, а потом зажгли… Не сразу, часов в десять. Но этот момент…

Они ведь никогда еще не горели. Всегда мечтали об этом, но всерьез и не верили, что этому бывать. Свеча волновалась, так и норовя выскочить из подсвечника, Огонек же пытался быть для нее примером спокойствия и стойкости, хоть восковая душа как и просилась в пляс.

Они не боялись сгореть, ведь для этого и пришли в мир. Сгореть для свечи – это, наверное, так же желанно, как реализоваться для человека. Они боялись другого – потухнуть раньше, чем закончится фитилек. Уйти рано…

Поэтому стоило Аленушке зажечь Свечу, а потом и Огонька, как эти двое вспыхнули пламенем, достойным вечного огня. Андрейка даже пошутил, что девушка у него – юный пиротехник, вроде бы просто свечи разожгла, а такое впечатление, что фейерверки начались.

После этого аж до половины двенадцатого о них забыли.

Алена побежала на кухню – доготавливать, раскладывать по тарелкам, звонить мамочке, бабушке, подружкам, а Андрей понесся следом – ему предстояло мешать, отвлекать, перебивать, сбивать с толку и отнимать внимание любимой у того, что ей кажется таким важным, а ему – только фоном, оттеняющим главную звездочку не только этого вечера, но и всей его жизни.

Каждый раз, проходя мимо елки, он невольно хмыкал, поглядывая на маленький сверток, который сам же положил туда утром.