Два солнца в моей реке - Наталия Михайловна Терентьева
Что мне сказать этой женщине?
– В чем я неправа? – требовательно спросила она.
Кем она, интересно, работает? Учительница, методист, секретарь судьи, специалист в управе – кто? Просто так шелковые блузки с бантами не покупают, большие висячие сережки, похожие на спираль ДНК, в которой спрятаны все тайны нашей короткой жизни, не надевают. В магазин, на прием к больным, в диспетчерскую так не нарядишься.
– Скажите, что вас мучает. Сформулируйте хотя бы для себя.
– Ничего не мучает. То есть… – Она глубоко вздохнула, – мучает! Я не виновата в смерти мамы. Нет. Она сама перевела на меня квартиру.
– Зачем?
– Чтобы ей было спокойней. Есть еще брат… Всё сложно, это не имеет отношения. Я же не думала, что она возьмет и… Мы даже не успели въехать в новый дом. Понимаете? В чем моя вина? Уже прошло почти два года. Два года, понимаете? Памятник хороший поставили, всё, как положено! Брат денег не пожалел… И она мне почему-то стала сниться.
Если бы знала эта женщина, как часто мои посетители рассказывают мне свои сны, и как часто в них приходят те, с кем больше нельзя поговорить в жизни. Почему мы не знаем во сне, что человека уже с нами нет? Потому что где-то есть его бессмертная душа? Или потому что часть его живет в нас, и мы все состоим из других людей – из их убеждений, страхов, надежд, ошибок, людей близких и чужих?
– Сядет передо мной, ласковая, – продолжила женщина, – улыбается, потом встанет, подойдет к окну и всё, главное, молча, молча, ничего не говорит. И мне так тошно, так плохо, всю душу выкручивает. И в голове перегорает всё. Просто морок какой-то. Отчего это? Муж говорит – наплюй, это все химеры, матери давно нет, ей уже ничего не надо. А мне кажется, она мне хочет что-то сказать, оттуда… Лучше бы взяла и всё сказала во сне! Я с ума схожу, да? Отчего? Что я такого ей сделала? Она же этим меня мучает!
– Может быть, она вас просто жалеет, поэтому снится вам, – осторожно сказала я.
Женщина недоуменно посмотрела на меня, пытаясь понять, помотала головой и стала плакать, а я налила ей еще воды, стараясь не думать о своей маме, пославшей мне Эварса. Ведь это она послала мне его. Зачем, почему – я не знаю, как не знаю, почему она нас бросила. Сто раз можно было ей написать, с тех пор, как мы, точнее, Мариша ее нашла. Не ответила на мое первое письмо – написать еще раз. Но я боюсь. Я не хочу услышать что-то, что нарушит мой привычный мир. Я верю, что однажды мы встретимся, мама всё расскажет, это не будет для нас чем-то, что нельзя пережить. Просто мы чего-то не знаем – о себе, о ней, о нашем прошлом.
– Мне очень тяжело, – продолжила женщина, сходив умыться и возвратившись с черными подтеками от туши под глазами. – Я понимаю, что совершила ошибку. Что мне теперь делать? Как исправить ошибку, чтобы мне стало легче?
– Прошлое не исправить.
– Но как мне жить, таща такую вину?
Я вздохнула. И правда – как?
– Вы расплачиваетесь за ошибку своими мучениями.
– Вы серьезно это сейчас говорите?
– Конечно. Вы же плохо поступили, вы сами знаете это. Вас мучает чувство вины, и это нормально. Значит, вы не такой уж плохой человек.
– И что? – Женщина почти кричала. – Зачем вы мне это говорите? Мне нужна помощь! Я не хочу жить, страдая! Зачем я об этом все время думаю? Почему она мне все время снится? Муж говорит – сожги все ее вещи или просто выбрось! А я – не могу! И он стал меня иногда раздражать. Ведь это он всё подговаривал меня побыстрее продать квартиру, он нашел этот дорогущий дом. Мы еще не расплатились за него полностью. Кредит на кредите…
Она говорила и говорила, отвлекая саму себя подробностями – как сложно выплатить кредит, как крутится муж, как устает она сама (она работает в отделе писем в администрации города, восемь часов в день читает обращения обиженных или возмущенных чем-то граждан, пишет им долгие вежливые ответы со ссылками на законы), и снова возвращалась к тому, как жестоко поступает с ней мать, мучая ее во сне своей кротостью и молчаливым упреком. Выговорившись, она выпила еще воды, громко поставила стакан, стукнула обеими ладонями об стол, сказала: «Ну, ладно!», встала и ушла.
Есть разные схемы вывода человека из сложного психологического состояния. Пошагово – через отрицание, обесценивание болевого раздражителя, рационализацию, проекцию. Шоково – через разворот на сто восемьдесят градусов и взгляд с другого угла. Через подробное проигрывание ситуации до тех пор, пока измученное сознание не скажет: «Всё, хватит!» и притупит боль. Через долгие, регулярные, выматывающие душу разговоры об одном и том же, польза которых только в одном – между ними проходит неделя, недели складываются в месяцы, время, лучший психотерапевт, помогает, но не сразу.
Но что касается конкретно это женщины с шелковым бантом – можно я не буду помогать таким людям? Если мне самой тошно от ее рассказа, можно я не буду ей помогать? Зачем она продала квартиру, в которой ее мать прожила полжизни, вместе с матерью, которая еще, к тому же, оказывается, уже три года из квартиры не выходила – перенесла инсульт, плохо ходила, держалась за стенки, за родные стенки. У кого мне спросить разрешения или хотя бы совета? У Бога? Не ответит, уже спрашивала. У Мариши? А разве Мариша знает правду? Моя старшая сестра, которая на четыре минуты раньше меня увидела мир, маму и собственно меня, рожденную второй, почему она думает, что знает жизнь лучше меня? Раньше бы я спросила у Саши, не надеясь на четкий ответ – Саша не очень любит разговаривать на подобные темы, даром что психолог. Поэтому он и работает деканом с большим удовольствием, ведь времени на науку остается совсем мало. Кажется, я не очень хорошо стала думать о Саше. Что-то поменялось? Что-то важное?
А с Эварсом я на такие темы говорить не хочу. Мне хочется говорить с ним только о хорошем. Только смеяться, только слушать его голос, вместе слушать музыку, которую любит он и я – мы любим одно и то же, и это просто невероятно, вместе ходить по улицам нашего города и разных поселков и деревень – Эварс обожает нашу сельскую местность, может без устали ездить, смотреть, фотографировать. А я обожаю ходить вместе с ним. Ну вот, я всё себе и сказала.
Глава 23
Сегодня, как нарочно, все приходили советоваться насчет любви, любовных страданий, любовных отношений, разочарований, хитростей и прочего бреда с точки зрения человека невлюбленного, не любящего другого до потери себя самого. А как иначе можно объяснить рыдания пятидесятипятилетней женщины, чей любимый уехал в Латинскую Америку, женился там на местной, родившей от загульного поляка, и усыновил ее ребенка? Женщина приличная, неглупая, преподает филологию в университете, имеет сына, собаку, маму с папой, прелестное хобби – шить ненужные, но милые вещички из кусочков ткани, она и мне такое принесла в подарок. Уходя, правда, забрала, потому что я недостаточно искренне с ней разговаривала, не помогла, посмеялась над ней (как ей показалось). Или потому что ей очень плохо без того, кто попользовался ее большим чувством и уехал навсегда, в страну, где нет ее, нет ее любви, верности, понимания, всего, что по-прежнему кажется ей огромной ценностью, а ему – ничем.
Еще пришли две девушки, наперебой рассказывавшие о каких-то своих друзьях, потом оказалось, что это один и тот же друг, крутившийся с ними обеими и умудрившийся аж полгода водить их за нос. Фотографироваться и выставлять совместные фото в интернет он категорически запрещал, объясняя,
