Брат мужа - Мария Зайцева
А я остаюсь в комнате, боясь даже здороваться с Иваном.
Слышу, как мужчины переговариваются в прихожей, как Сева, преварительно крикнув: «Я позвоню, милая, пока!», закрывает дверь.
Подхожу к окну и смотрю, как Иван помогает брату сесть на заднее сиденье, пристегнуться, а затем, прежде, чем пройти к водительскому, резко поднимает голову и режет взглядом по окнам.
Замираю, словно пойманная с поличным кошка у сметаны, сжимаю нелепо пальцы.
Иван смотрит всего пару секунд, а затем усмехается и садится за руль.
Машина уже выезжает со двора, а я все прийти в себя не могу.
Потому что даже на таком расстоянии рассмотрела, что было в черных, жестких глазах Ивана.
Похоть и предвкушение.
То, что я вижу в его взгляде каждую ночь.
36
Курица подгорает, и по всей кухне опять распространяется дичайший мерзкий запах. Черт, похоже, я вообще разучилась готовить! Утром кофе, сейчас курица. Если и овощной салат умудрюсь испортить, это будет вообще смешно. Или, как говорят мои ученики, эпик фейл.
Нервно нарезаю огурец, периодически посматривая в окно. Сева звонил еще днем, говорил, что задержится с братом, куда-то им там надо было уехать, по делам.
Я в тот момент настолько была занята, что даже не уточнила, какие могут быть у них дела.
Работа учителя очень сильно способствует полному отключению сознания, знаете ли. Когда вокруг тебя всю перемену нарезают круги активные пятиклашки, кричат, ругаются, что-то бесконечно спрашивают друг и друга и у тебя тоже, периодически кто-то сует свой любопытный носик в учительские документы, а ты в этот момент пытаешься заполнить электронный журнал… Короче говоря, я люблю свою работу. Не знаю ничего более эффективного, чтоб полностью отключить голову от домашних дрязг и личных переживаний.
Но вот после занятий, когда наступает благословенная тишина, уже деваться от себя некуда…
Потому и курица горит, и огурцы плохо режутся. Мысли не здесь, потому что.
Я даже не представляю, каким образом смогу сегодня вести себя спокойно и равнодушно, сидя за одним столом с братом мужа.
Под его прямым, жестким, все понимающим взглядом…
Я не железная, в конце концов, и, что бы про себя ни думала, не законченная дрянь, чтоб легко изменять мужу и потом общаться в его присутствии с бывшим любовником, как ни в чем не бывало! Я знаю, что таких женщин много, и каждая – сама за себя в ответе. И кто я такая, чтоб расхаживать тут в белом пальто.
Просто для меня лично это все невероятно тяжело. Невыносимо настолько, что пальцы слабеют, а перед глазами темные пятна.
Мельком вспоминается, что когда-то сама хотела признаваться Севе в своей неверности… Боже, какая дура. Какая слабая, никчемная дура.
Даже быть честной перед самой собой не могу! Сдержать данное себе обещание не способна!
Очередной телефонный звонок заставляет дрогнуть руку, и я не сдерживаюсь, ругаясь и интенсивно высасывая из пострадавшего пальца кровь.
Смотрю на номер, незнакомый.
Пару секунд жду, надеясь, что абонент угомонится… А затем беру трубку.
В конце концов, если это коллекторы про меня вспомнили, то лучше знать, чем не знать.
– Арина Родионовна? – женский голос звучит взволнованно.
– Алина, – на автомате поправляю я, – слушаю.
– Простите… – винится голос, – я бы хотела поговорить с вами… О вашем муже.
– А что с моим мужем?
Боже! С Севой что-то случилось? Но как, он же с Иваном?
Колени подрагивают, и я, обессилев, сажусь на табуретку.
– С ним… Надеюсь, что все в порядке… С ним же все в порядке, да? Да?
В голосе девушки слышатся слезы, и я еще больше цепенею, не понимая вообще ничего теперь. То есть, это не из полиции и не из больницы меня беспокоят. А откуда? Кто это?
– Кто вы?
– Ой… Простите… Меня зовут Маша… Понимаете, мы с Севой знакомы… Мне пришлось уехать, а потом… Вы простите, что я вам звоню, просто никто ничего сказать не может про него, на фирме тоже молчат… Это, конечно, наглость с моей стороны, но он говорил, что вы уже давно на грани развода…
Что???
Я сижу, глядя в окно, и слушаю, как взволнованная женщина по телефону рассказывает мне, что я, оказывается, развожусь со своим мужем. Потому что мы давно друг друга не любим. А еще потому, что я не могу родить ему ребенка, и она мне очень-очень сочувствует… И просит прощения, но сердцу не прикажешь…
На этом моменте я прерываю сбивчивый бред:
– Подождите… Вы говорите, что вы давно уже с моим… С Севой… Но как же так? Вы в курсе, что случилось несчастье?
– Что? – женщина, только что мне рассказывавшая, как сильно она виновата, и что я должна понять и простить, замолкает а затем повышает взволнованно голос, – какое несчастье? С Севой? Боже! А я думаю, почему он не отвечал столько времени! Почему он… Нет, он говорил, что надо потерпеть, подождать, говорил, что это может занять несколько месяцев, дела, бизнес…
– Что – это? – вычленяю я из всего услышанного бреда основной момент.
– Переезд…
Мне кажется, что я уснула, или надышалась горелой курицей и ловлю мощные слуховые галлюцинации. Не может быть реальностью то, что я слышу сейчас! Просто не может!
Мой Сева… Мой любимый… Он же никогда даже повода не давал… А тут какой-то бред! Или подстава.
Последняя мысль окрыляет меня.
Конечно, это подстава! Глупость, просто попытка навредить, непонятно, с какой целью! Ну ничего, сейчас выясним.
– Маша… – прерываю я опять многословную собеседницу, – я думаю, нам надо встретиться.
– Но Сева! Что с ним? Он трубки не берет целый день! Опять!
Целый день… Опять…
Да бред! Бред!
– Приезжайте на Мира, двадцать три, – говорю я, – и я вам все расскажу.
А заодно на чистую воду выведу мошенницу.
Следующий час я занимаюсь тем, что может качественно отвлечь от разрушительных мыслей любого человека, уборкой на кухне.
Смиряю в себе дикое желание позвонить Севе и напрямую спросить его, кто такая Маша.
Наверно, будь я прежней, наивной и верящей только в лучшее Алиной, то именно так бы и сделала. Но последние полгода очень сильно изменили меня, а потому сначала выясню, на что именно рассчитывает эта мошенница, а потом уже буду разговаривать с мужем.
Маша оказывается невысокой, хорошенькой и очень молоденькой, настолько, что я, после обмена приветствиями, даже уточняю, есть ли ей восемнадцать. Оказывается, есть. И даже больше. Целых девятнадцать.
Я медленно скольжу взглядом по ее хрупкой фигурке, светлым кудряшкам, выбивающимся из-под вязаной шапочки, бежевому плащику… И животу. Большому, примерно месяцев шесть-семь.
37
Поймав мой внимательный взгляд на своем животе, Маша прикрывается инстинктивным жестом всех беременных, чуть подается назад, смотрит на меня настороженно.
Ее широко распахнутые наивные глазищи покраснели и полны слез.
– Не бойтесь, Маша, – я выставляю перед собой ладонь, – давайте присядем на лавочку.
Она кивает и, мягко поддерживая животик, идет к лавочке, садится, расправляет на коленях полы плащика, суетливо трогает кудряшки, кусает губки…
А я смотрю на нее, с каждым мгновением все больше убеждаясь в своей ошибке. Передо мной не мошенница. Или, наоборот, невероятно талантливая актриса.
– Вы красивая, – выдыхает, наконец, Маша, моргая, словно кукла в магазине игрушек. Боже, это смешно. Кажется, стоит ее перевернуть и она, как те старинные игрушечные куколки, скажет «Мама»… – Я вас совсем другой представляла…
– Какой? – машинально интересуюсь я, хотя, в реальности, вопрос о том, каким именно образом представляла себе меня эта девочка, вообще не актуален.
– Ну… Более сухой, закрытой, строгой… Сева говорил, что вы – учительница.
Я молчу, никак не комментируя этот глупый стереотип, рассматриваю розовые щечки, тонкие пальчики… На одном из них – колечко. Мое. Сева дарил давно, еще когда мы только встречаться начали. Надо же, а я думала, что потеряла…
– А вы очень красивая… – бесхитростно продолжает Маша, – такая… На Монику Белуччи похожи. Только моложе и красивей.
Надо же…
