Метод супружества (ЛП) - Малком Энн
Роуэну тоже нечего сказать мне. Он разговаривает со мной, потому что должен, потому что мы деловые партнеры, но никогда ни о чем другом.
Он потерял уважение ко мне. Я вижу это. Чувствую. И это пиздец как больно.
То же самое со всеми в городе. Они не знают подробностей. Фиона не транслирует подобное дерьмо. Но они знают, что она беременна, а я много работаю и больше не захожу в пекарню. Ни за что на свете я не смогу притворяться перед толпой зрителей. Не сейчас, когда у нее появился этот небольшой бугорок на животе.
Они не знают подробностей, но могут сделать вывод. На меня косо смотрят пожилые дамы, которые обычно подмигивали. Клиенты вежливы со мной и жизнерадостны с Роуэном. В каждом гребаном местном магазине, куда я захожу, никто не смотрит мне в глаза, и не упаковывают мои продукты.
Каллиопа. Черт, это ужасно укололо. Нора безуспешно пытается игнорировать меня — она просто слишком хороший человек для такого, — Каллиопа же ведет себя так, как будто меня даже нет в комнате. Как будто меня вообще никогда не существовало.
Это поразило меня больше, чем я ожидал. Она всегда была моей союзницей. Никогда не осуждала, даже когда я был в самом хреновом состоянии, самым жестоким по отношению ко всем окружающим. Не думал, что она когда-нибудь бросит меня.
Но она это сделала.
Ничего нельзя изменить.
Так не хочется с этим сталкиваться. Адвокат сказал, что мы, скорее всего, скоро получим уведомление о собеседовании. Тогда нам придется притвориться на одну встречу, и мы будем свободны. Учитывая совокупность всех наших «улик», тот факт, что на собеседовании Фиона явно будет беременна, и мои услуги дяде Сэму, наш адвокат не будет сомневаться.
Я могу убраться отсюда к чертовой матери и уехать… еще не знаю, куда. Разберусь с этим по дороге.
Я не позволял себе думать об этом решении или подвергать его сомнению. До тех пор, пока не увидел Фиону, и не смог отвести от нее взгляд. Какая же она чертовски красивая. У нее появился небольшой животик. Она… каким-то образом изменилась. Не физически, но что-то внутри. Поведение. Возможно, это клише, но она сияет. С каждым днем становится все краше.
Слава богу, черт возьми, что она больше не худеет.
Я не смог бы с этим жить. Видеть ее такой. Это разорвало бы меня на чертовы клочки.
Несмотря на ни на что, моя решимость не ослабла.
А теперь этот гребаный снимок.
Несколько снимков. Черно-белый. Ребенок. Ни гребаная клякса, ни что-то похожее на мармеладного мишку. Нет, настоящий ребенок.
Мой гребаный ребенок.
Я тереблю края бумаги дрожащими руками.
Я уже держал в руках одну из этих фотографий раньше. В центре зоны боевых действий, когда мои пальцы были перепачканы грязью. Повсюду носил эту фотографию с собой. А потом еще одну, когда родилась дочь. Пока она росла, их много копилось. Я носил их с собой, как талисманы на удачу. Напоминания о том, что было у меня дома. К чему я собирался вернуться.
А потом я сжег их, когда навестил ее могилу.
Как бы сильно мне ни хотелось сорвать фотографию с холодильника и поджечь ее к чертовой матери — даже поднять руку, чтобы снять ее, — я смотрю еще секунду, запечатлевая в памяти, а затем ухожу прочь.
Фиона
— Что за хрень?
Я не смотрю в ту сторону, откуда доносится голос. Нет, продолжаю пялиться в телевизор, есть чипсы и плакать.
Слово «рыдать» точнее описывает мое состояние.
Слышатся шаги, а затем Кип огибает диван и садится на кофейный столик передо мной.
— Что за хрень? — повторяет он, нахмурив брови, с тем серьезным выражением лица, которое было у него с тех пор, как я сообщила новость о беременности.
С тех пор он ни разу не улыбнулся. Ни разу.
Ни разу за месяцы.
Кип, человек, у которого, как я думала, была постоянная ухмылка на этом чертовом рту, теперь постоянно гримасничает, будто испытывает физическую боль.
Это только заставляет меня зарыдать еще сильнее, хотя этот мудак не заслуживает моих слез.
— Какого хрена ты плачешь? — требует он, теперь уже более жестко.
Он также не заслуживает объяснений, почему я плачу. Ему, конечно, не нужно знать, что даже я сама не знаю, почему плачу.
Конечно, есть множество причин, по которым я могу рыдать сейчас: холодный фальшивый муж, тяжелое финансовое положение, нестабильная иммиграционная ситуация, покрытые венами сиськи, изжога, ночные кошмары или судороги в ногах.
Все это достойно слез, но ни одно из них не является причиной, по которой я разревелась в этот конкретный момент.
— У-уходи, — рявкаю я. Или пытаюсь. Запинка в моем голосе притупляет резкость тона.
Кип никуда не уходит. Что, конечно, только заставляет меня заплакать еще сильнее. У меня нет сил бороться с ним. И его присутствие только усугубляет все мои перегруженные чувства.
— Фиона, — говорит он настойчиво, но теперь мягче. Голосом, который я почти узнаю. Настоящего Кипа. Или настоящий Кип — холодный, жестокий и бесчувственный?
— Неужели ты не можешь просто быть злым, холодным и бессердечным, каким был последние четыре месяца? — скулю я.
Кип хватает меня за подбородок, приподнимая его.
Он заставляет меня посмотреть ему в глаза. Ну или не заставил, потому что я по-детски зажмурилась. Как будто это означает, что он не увидит моего покрасневшего взгляда, покрытого пятнами лица и общего жалкого вида.
Кип гладит меня по подбородку.
— Открой глаза, — просит он. Снова с этой знакомой, но странной мягкостью в голосе.
Именно мягкость заставляет меня подчиниться его приказу, несмотря ни на что.
Исчез жесткий, непреклонный взгляд. Его радужки снова заискрились, как океан.
— Почему ты плачешь?
Я глубоко вздыхаю. Потом еще раз.
— Не знаю, — честно отвечаю.
— Не знаешь? — спокойно повторяет он.
Я качаю головой.
— В какой-то момент я счастлива. В следующий момент злюсь… в основном на тебя.
При этих словах рот Кипа кривится. Почти улыбается.
— Иногда я возбуждена, — продолжаю. Что-то мелькает в глазах Кипа, но у меня нет сил анализировать это. — Иногда это! — указываю на себя, и новый приступ рыданий сотрясает мое тело. — И я чувствую все это, одновременно испытывая смутную тошноту, но в то же время страстно желая чертовых пирожных. И у меня дома нет пирожных. У меня есть все, что нужно для приготовления брауни, потому что Нора часто бывает здесь, но я не умею готовить долбанные брауни, — разглагольствую. — И не могу позвонить Норе, попросить прийти сюда и испечь брауни, потому что у нее есть своя семья, о которой нужно заботиться, а я должна быть взрослой женщиной. Думала съездить в пекарню, потому что у нас есть запас пирожных, которые Нора испекла вчера, но слишком устала, чтобы ехать. Слишком устала, чтобы сходить в туалет, — теперь я чертовски близка к истерике. Почти визжу.
Какая-то отдаленная часть меня знает, что это всего лишь гормоны, но эта логичная мысль — шепот в гребаном урагане. Остальная часть мозга считает совершенно логичным рыдать из-за брауни.
Кип несколько мгновений пристально смотрит на меня, может быть, чтобы убедиться, что я закончила, а может быть, оценивая, насколько я в своем уме. Жду, что он снова превратится в того холодного человека, которому совершенно противна ответственность за беременную жену, и за ребенка.
— Хорошо, — говорит он, лицо его остается несколько теплым. Он наклоняется к кофейному столику и хватает пульт от телевизора. — Сначала мы включим «Гарри Поттера», — говорит он. — Потому что именно это нужно делать, когда грустно.
Мои истерические рыдания прекращаются.
— Откуда ты знаешь, что мне нравится смотреть «Гарри Поттера», когда грустно?
Кип включает фильм.
— Потому что ты говорила мне?
Ломаю голову, пытаясь вспомнить, когда могла рассказать Кипу о том, как фильм «безопасность моего детства» заставляет меня чувствовать себя защищенной и далекой от всех проблем.
