Кэрри Браун - И всё равно люби
И она пошла вперед, не оборачиваясь, помахала через плечо Чарли, – пошла, зная, что дома все будет точно таким же, как она оставила: на подушке отпечаталась ее голова, и Питер где-то поблизости, где-то рядом в этом мире.
Часть II
Первый день
Глава 7
Рут было двенадцать лет, когда они с отцом приехали в Уэллс, штат Массачусетс, ранним утром четвертого июля тысяча девятьсот сорок пятого года. Сколько она себя помнила, нигде они не жили дольше нескольких месяцев. Она не знала, как часто они переезжали в то время, когда она еще не помнила себя, – сколько улиц она прошла, сколько городов повидала – сколько полей и рек пересекла – когда еще не умела ходить, а лишь сидела на руках и широко раскрытыми глазенками таращилась на большой мир вокруг.
Она родилась в Детройте – так говорил отец.
А потом?
Он тасовал колоду карт, те скользили в его пальцах. «Нет, не смогу я вспомнить, что за чем было», – отвечал он.
Рут понимала, что отец избежал призыва в армию во время войны, потому что был единственным из ее родителей. Он зарабатывал тем, что продавал с молотка имущество людей, попавших в стесненные обстоятельства, – то были семьи, потерявшие на войне своих мужчин или чьи отцы и мужья вернулись слишком надломленными, чтобы взяться за работу. Аукциону, как понемногу поняла Рут, обычно предшествовала череда разбитых надежд или чья-то смерть. Стоя рядом с отцом, оценивавшим чужие пастбища или хозяйственные постройки, или шагая с ним рядом по пыльным темным магазинчикам и притихшим домам, она узнавала истории банкротства и поражения, узнала, каково это – обнаружить тело мужчины, бессильно повисшее на стропилах. Война и годы перед войной были временем потерь, временем страшных лишений. К аукциону редко вела счастливая тропка, и отец предпочитал не рассказывать ей эти истории.
– Но ты же ведь помогаешь людям! – наседала Рут, страстно желая увидеть его работу именно в таком свете.
Он поколебался.
– Что ж, можно и так сказать. Правда, порой люди ненавидят того, кто продает все, что ты нажил, на что положил жизнь.
«Местечко исчерпало свои ресурсы – так он это называл, – пора двигаться дальше».
И все же она понимала, что дело не только в этом, есть что-то еще, что заставляет ее отца менять место за местом, вдруг объявляя об очередном переезде – сегодня или завтра вечером, – сообщать, что он подыскал якобы нечто получше. Что-то было не так в жизни отца, в их с ним жизни. Она понимала это, но, как впоследствии призналась Питеру, никак не могла ухватить, что же это такое, ибо была слишком близка к загадке. Загадка явственно ощущалась, но все время ускользала, не давая покоя, – как облако назойливо гудящей мошкары.
– В Массачусетсе есть работа, – сказал однажды отец.
Городишко Уэллс находится как раз между Бостоном и Провиденсом, близко и до моря, и до фермерских угодий, и деревня, и цивилизация. Отец выписал себе номер местной газеты, чтобы подыскать жилье и все приготовить. Всю дорогу в Массачусетс из Вирджинии, где они жили прежде в местечке Роанок, Рут разглядывала карту, подсвечивая ее фонариком. Да нет, скорее похоже, что рядом с Уэллсом только Атлантический океан, расплывшийся на карте бледно-голубым пятном.
Они ехали всю ночь, но когда припарковались у обочины возле дома, который подобрал отец, небо было еще темным. Он заглушил двигатель, заехав под дерево, где было еще темнее, и снял очки. Устало потянулся, откинулся на подголовник и закрыл глаза.
– А мы пойдем в дом? – спросила Рут.
Отец не отвечал.
– Не хочу беспокоить людей среди ночи, – проговорил он, помолчав.
Покрутив ручку, Рут открыла окно. Чтобы не заснуть, отец всю дорогу курил и пил кофе, так что в машине стоял неприятный запах. Ей хотелось поскорее выйти отсюда. К тому же ей показалось, что совсем близко, через несколько домов, шумит океан.
– Ты иди, – подтолкнул ее отец, будто читая ее мысли. Но сам не двинулся с места, не поискал ключ в кармане и ничего ей не дал. Дом совсем темный, на окна спущены алюминиевые жалюзи, – у него такой вид, словно туда нельзя, словно в нем произошло что-то плохое. Рут понимала, отец прекрасно знает, что без него она в дом не войдет. Он спал, закусив губу, и казалось, что у него нет нижних зубов.
Рут редко доводилось видеть отца спящим. Где бы они ни жили, когда она вдруг просыпалась среди ночи и выходила из своей комнаты, отец всегда читал или раскладывал пасьянс-пирамиду на кухонном столе, или же от заднего крыльца или пожарного выхода доносился до нее запах дыма – он сидел и курил в темноте. Изредка в выходной он ложился днем на кровать вздремнуть, ладонью прикрывал глаза, а ноги – он даже не разувался! – клал на самый краешек кровати, чтобы не испачкать покрывало. Он никогда не надевал пижаму, хотя, как догадывалась Рут, отцы обычно спят все-таки как раз в пижаме.
Впрочем, она не очень-то знала, как живут другие семьи, но знала, что ее семья – вот такая: только она да ее отец – и их семья не похожа на другие семьи.
Вдруг сбоку на лужайке перед домом, у которого они припарковались, что-то мелькнуло. Рут удивленно вгляделась, но ничего не увидела, только простыни сушатся на веревке, и ветер раздувает их в темноте, будто привидения. В открытое окно машины на мгновение залетел отчетливый шум океана, а легкий бриз принес его запах.
Лужайки перед домами были неподвижны. То здесь, то там желтый кружок фонаря на крыльце освещал бесцветную в ночи траву, темные очертания кустарника, серебристый молочный бидон на веранде. Деревья, которыми была обсажена улица с обеих сторон, смыкались над головой, и Рут наблюдала, как колышутся листья, прислушивалась к монотонному их шуршанию. Всю дорогу она смотрела, как сменяются огоньки – красные сзади, желтые спереди, но теперь не могла сомкнуть глаз. Время от времени до ее слуха долетал ровный накат прибоя – невидимые волны где-то совсем близко ударялись о берег.
Она смотрела вперед, на дорожку, посыпанную светлым щебнем. И вдруг в тусклом свете фонаря на том конце улицы она что-то увидела. И выпрямилась на сиденье.
Еще секунда, и видение обрело очертания: мальчик на велосипеде, сидит очень прямо и коленями направляет велосипед прямо к ним. Он ехал, как цирковой акробат, не касаясь руками руля – руль был серебристый, – и велосипед скользил прямо по середине улицы. Когда он приблизился, Рут разглядела, что он бросает свернутые трубочкой газеты в сторону домов, и услышала, как они шлепаются с глухим стуком – где на бетон, где на мокрую траву. Уличные фонари под темными деревьями выдували колокола белесого света.
Мысль, что можно вести такую вот обычную привычную жизнь, какая у этого мальчика-почтальона, наполнила Рут тоской. Ах, как бы ей хотелось тоже вот так развозить каждый день почту по одному и тому же маршруту.
