Наталья Потёмина - Планы на ночь
— Посмотрим на график, — сурово проговорил Савва и стал медленно разворачивать длинную бумажную простыню, над которой наша бухгалтерия корпела всю предыдущую ночь.
Нельзя сказать, что все присутствующие при этом незабываемом событии чувствовали себя одинаково комфортно. Ира Маленькая нервно комкала в руках тонкий батистовый платочек, Ира Большая с преувеличенным вниманием рассматривала картинки нового английского каталога, главбух Светлана Егоровна что-то быстро дописывала в свой ежедневник, а я просто забилась в самый дальний угол и спряталась за широкой спиной Пети-секретаря. Одна Юлька, сидевшая по правую руку от шефа, рассеяно улыбалась и, казалось, была совершенно спокойна.
Шеф наконец справился с взятыми на себя обязательствами и, вперив очки в свою красиво размалеванную бумажку, еще более угрожающе затих.
И чего такого нового он там увидел? Я с закрытыми глазами могла бы начертить ему этот график, особо не утруждая себя заглядыванием в непонятные бухгалтерские талмуды. А заодно и произнести за него речь, которую многие из нас знали наизусть и при случае не лишали себя удовольствия ее прокомментировать.
— Ситуация, как всегда, тяжелая, но стабильная, — произнес дежурную фразу Савва, — что, с одной стороны, хоть и внушает нам некоторый оптимизм, с другой — не дает повода для полной и окончательной расслабухи. Поэтому мы и впредь не должны загорать на лаврах, ибо отставание от набранного темпа грозит такими тяжкими последствиями, что ни пером описать, ни маслом. Кто опоздал, тот, как говорится, не успел. А если ты не успел, значит, умер. Но наш больной скорее жив, чем мертв, и мы будем последними подонками, если не протянем ему руку помощи.
Нетрудно было догадаться, что под больным, который вот-вот должен отбросить копыта, Савва Морозыч подразумевал не что иное, как свой собственный бизнес. Но я давно уже устала винить себя за равнодушие и жестокосердие, и по большому счету мне было глубоко наплевать на то, как скоро мой шеф заработает свой очередной миллион.
— Ну это пока были цветочки, — резюмировал Савва, — а теперь вернемся к нашим давно назревшим ягодкам. Итак, что же нам показывает график?
Ну, мне можно было и не смотреть. На фиг, как поется у «Несчастного случая», мне этот график? Чего лишний раз расстраиваться? Я знаю все его возможные высоты и овраги и ориентируюсь на местности лучше любого проводника. В начале пути нас ждет небольшое плоскогорье, в середине, как всегда, возвысится пик имени Юлии Васильевны, а где-то ближе к концу (смотрите под ноги, не оступитесь) — провал под названием Мариванская впадина, на дне которой плещется мороженая рыба.
— За сравнительно небольшой отрезок времени, — продолжал шеф, — наша глубокообожаемая Юлия Васильевна выполнила не только свой индивидуальный квартальный план, но и почти довела до победного конца сорванную некоторыми отстающими дизайнерами работу, что нам дало возможность рассчитаться наконец, с поставщиками.
Какая подлая несправедливость, подумала я. Одной рукой подсунул мне Сам Самыча, другой практически тут же его забрал, а теперь я еще и виновата осталась. Непонятно только, почему Юлька молчит.
— Это не совсем так, Савва Морозыч, — все-таки вступила в разговор Юлька, — на последнем объекте была проведена большая предварительная работа, и я думаю, что Мариванна вполне могла бы сама довести ее до завершающей стадии.
— Важен не столько процесс, сколько результат, — оборвал ее Савва, — и кто этого не понимает, того мы….
Бла-бла-бла-бла-бла-бла…
Интересно, когда наконец его терпение кончится и он от слов перейдет к делу? И вообще непонятно, почему он со мной столько времени нянькается? Другой бы на его месте уже давно подарил мне на Восьмое марта удочку — и вперед с песней. Я бы на него даже не обиделась. Человека можно понять. Его дело, оно же и его любимое детище, должно расти и развиваться как можно более быстрыми темпами, а все факторы, тормозящие его рост, обречены на полное и безоговорочное уничтожение.
— Тебе все понятно, Бородина? — заботливый Савва не поленился подкрасться ко мне со спины и прокричать свой вопрос непосредственно в мое непривыкшее к такому вниманию ухо.
В знак согласия я интенсивно затрясла головой, а про себя подумала, что трудно жить бедной девушке без пистолета. Под столом мои пальцы сами приняли форму двух небольших, но элегантных стволов, чьи дула точно нацелились в Саввин жирный шарпейский затылок.
Пух-пух-пух! Винни, ты еще жив?
Савва дернулся всем телом и оглянулся.
Что я наделала? За что я его так? В чем он виноват? Он ничем не хуже других, а может быть, даже и лучше. Подумать только, что ему, бедняжке, пришлось пережить в кровавые девяностые. Но, слава богу, они давно ушли в прошлое и почти не напоминают о себе. Все, что можно было поделить, — поделено, все, что можно было украсть, — украдено, что можно было отнять — отнято, распределить — распределено, спокойно вывезено за рубеж и спрятано в надежных европейских банках. Но и тот небольшой легальный бизнес, что остался у Саввы на родине, был им заботливо закрышован как в правоохранительных, так и в налоговых органах, и шеф никогда не упускал возможности щегольнуть при случае своими полезными знакомствами.
Я сидела и думала о том, что, в общем-то, таким шефом, как мой, можно только гордиться. Простой советский парень, комсомольский вожак, пришедший покорять Москву чуть ли не в одних лаптях, практически на ровном месте и голом энтузиазме создал свое скромное предприятие, которое позволило ему занять пусть и не первое, но почетное место на одном из местечковых призовых постаментов. Есть от чего закружиться голове. И нет ничего страшного в том, что Савву буквально распирало от гордости от самого факта соседства с каким-нибудь засекреченным олигархом или, напротив, известным политиком. А уж всяких там актеров, режиссеров, продюсеров и других медийных персон мой шеф разве что бочками не солил, что способствовало закреплению за ним репутации не только честного предпринимателя и добросовестного налогоплательщика, но и мецената. Последнее особенно поднимало Савву в моих глазах, и хотя у него еще не возникла насущная потребность стать собирателем драгоценных яиц земли русской, но к искусству «вообще» мой шеф относился почти с благоговением.
Савва вернулся к столу и, словно иллюстрируя мои искренние переживания, остановил взгляд на одном из живописных полотен, украшавших его кабинет. Явно не голодный художник, обладающий не только чувством юмора, но и определенными денежными средствами, вместо примитивных красок использовал в своей «инсталляции» икру ценных пород рыб. «Жизнь удалась!» — гласила победоносная фраза, жирно набранная черной икрой на фоне красной.
