Татьяна Туринская - Спроси у зеркала
— Гена, ты заставляешь меня нервничать. Если ты поставил себе цель заставить меня мучиться — ты ее добился. Ты добился ее уже очень давно. Так что перестань, пожалуйста, упражняться в упрямстве — я все равно упрямее, я все равно своего добьюсь…
Две недели ежедневных звонков, ежедневных сообщений не дали ровным счетом никаких результатов. Сливка звонила по нескольку раз за вечер, звонила допоздна, пока пару раз не нарвалась на весьма неласковое возмущение Генкиной матери.
— Алло, Наталья Владимировна? Добрый вечер! А могу я поговорить с Геной? Это Юля Сметанникова. Гена дома?
— Какой вечер?! Ночь на дворе! Нету Гены, нету!!! А не кажется, ли тебе, Юля, что в полдвенадцатого ночи звонить можно только в самом пожарном случае? Не догадываешься, что люди могут уже спать в это время?! Между прочим, нам на работу вставать ни свет ни заря, людей лечить!
— Простите, тетя Наташа, я не хотела вас разбудить, просто мне очень нужно поговорить с Геной, срочно. Это, может быть, как раз тот пожарный случай.
Наталья Владимировна взорвалась:
— Какой пожарный случай?! Ты звонишь целыми днями, покоя от тебя нет, автоответчик забит твоими сообщениями! Какой пожар? Если он не хочет тебя видеть, значит, не хочет, никакие звонки, никакие сообщения не помогут. Неужели непонятно? Хотел бы — давным-давно уже сам бы тебя разыскал. Прекрати трезвонить!
Сливка ответила, нисколечко, казалось бы, не засмущавшись:
— Еще раз извините, Наталья Владимировна. Передайте Гене, что я звонила. Спокойной ночи.
Горожанинов категорически отказывался выходить на связь. Но Сливка была упорна и столь же категорически не желала ставить точку. Не сумев подобраться к Генке, решила поговорить начистоту с Ларисой. Вышла утром пораньше, дабы не пропустить момент, когда Лутовинина отправится в институт.
— Привет, подруга, — шагнула навстречу, лишь только Лариса вышла из парадного. — Ты на автобус? Нам по дороге, пошли.
Ларочка, не будь дурой, сразу догадалась о теме предстоящего разговора. Вся сжалась, как пантера перед прыжком. И неудобно было перед Сливкой по-прежнему, но и отдавать Генку, отказываться от счастья не собиралась. Шла себе молча, предоставив бывшей подруге право (или обязанность?) самой начать трудный разговор. И Юлька его начала:
— Лар, объясни мне, что происходит? Где ты целыми днями пропадаешь? Звоню тебе, звоню — а тебя вечно дома нет. С кем гуляешь, подружка дорогая, с кем развлекаешься? Поделись с подругой радостью, расскажи, с чем тебя поздравить?
Лариса, словно не понимая, что Сливка имеет в виду и вообще к чему весь этот разговор, спросила, как ни в чем не бывало:
— А чего звонила? Что-то надо было?
Юлька недобро усмехнулось:
— Ага, надо было. Надо было узнать, с кем это ты столько времени проводишь.
— С кем надо, с тем и провожу. Тебе-то какое дело? — довольно неласково ответила Лариска.
— Да вот, понимаешь, — ответила Сливка. — Терзают меня что-то последнее время смутные сомнения. Насчет нашей дружбы, насчет твоей порядочности. Потому и спрашиваю, с кем гуляешь, с кем столько времени вместе проводишь. Потому что подозрения мои растут и ширятся. Разум подсказывает, что верны мои подозрения, а сердце верить отказывается: да как же так, да быть того не может, чтобы Лариска Лутовинина, лучшая подруга, и на такую подлость бы пошла. Так с кем гуляешь, Лар? Кто тебя до ночи домой не отпускает?
Лариса задержалась с ответом на какую-то секунду, словно испугалась Юлькиного гнева, словно стыдно стало до безумия за украденное свое счастье:
— С кем, с кем… Сама знаешь. Или, как минимум, догадываешься. С ним, с Геной.
А сама побоялась открыто взглянуть в глаза собеседнице. И так знала, что в этот момент Сливка злобно усмехается, даже воочию представляла, как трепещут от гнева ее ноздри.
— Таки с Геной, значит. С Геночкой, с Горожанкиным. С моим Горожанкиным… Как же так, подруга? Не ты ли мне твердила, что вы с ним просто друзья? Не ты ли успокаивала, утверждала, что уж кого-кого, а тебя мне опасаться не стоит? А сама кинула подружку. Подленько так, исподтишка, рраз — и в дамки? В смысле, к Геночке под крылышко? Это как понимать, а? Это ты назло, что ли? Мстишь мне за что-то? За что?
Лариса постаралась успокоить подругу:
— Юль, ну я тебя умоляю, за что мне тебе мстить? Просто… ну так вышло, понимаешь?
— Ах, вышло? Вышло?! 'Я не думал, просто вышло так'?! А кто думал? Еще скажи, по пьяни вышло, сдуру, а теперь остановиться не можешь!
Ларочка возмутилась:
— Юль, ну что ты несешь, почему 'по пьяни'?!
Сливка аж остановилась. Ноздри ее трепетали, как у загнанной лошади, в глазах сияла какая-то странно-торжественная ненависть к собеседнице, и казалось, не будь утро таким солнечным и ласковым, а небо таким безоблачным и приветливо-голубым, можно было бы без труда увидеть молнии ее гнева, насквозь пронзающие подлую подругу Лутовинину.
— Потому что я никогда не поверю, что Ларочка Лутовинина, вся из себя такая тихоня, такая честная и порядочная девочка, на трезвую голову устроила бы такую подлянку лучшей своей подруге, рискну даже заявить: единственной подруге! Не могла ты у меня забрать Генку иначе, чем на пьяную голову, не могла! Потому что прекрасно знаешь, как я его люблю! И Генка не мог с тобой закрутить на трезвую голову, не мог! Потому что ты для него никто, ты для него ноль, 'друг', такой же друг, как Валерка Дидковский. А с друзьями не спят, поняла? Не спят! И не заводят шуры-муры. Ты его просто водкой в тот вечер накачала, и не спорь, я видела, как ты ему подливала! Сама, наверное, уже пьянющая вдрибодан была, потому, наверное, и подливала, что сама уже ни хрена не соображала! Любви ей, видите ли, захотелось! Ясен перец, захотелось! Еще бы, до восемнадцати лет в девках засидеться! Это-то мне как раз очень даже понятно, это я даже приветствую — давно пора, а то корчила из себя последнюю девственницу отечества. Но только Геночку моего не тронь. Не тронь, слышишь?! Горожанкин мой, только мой! И ты это прекрасно знаешь! Я его еще в детстве забила, я еще в пятнадцать лет закрепила за собой право собственности на него! И ты не имеешь права забирать его у меня, не имеешь! Это подло! Какая же ты, Лутовинина, сволочь! 'Сливка, миленькая, ты же знаешь, что мы с ним просто друзья, у тебя нет никаких оснований меня опасаться, я тебе не соперница'. Чьи слова, а? Чьи?! Не твои, скажешь?! Не ты ли меня уверяла в своей лояльности?! Гнида ты, Лутовинина. Гнида и сука, сволочь! Отдай, он мой!
Сметанникова сначала выговаривала это с сарказмом, негромко, почти шепотом. Однако по мере того, как речь ее становилась менее мирной и более обличительной, менее тихим становился и ее голос. И в конце тирады она уже почти орала, гневно выкрикивая обвинения в адрес Ларисы, нисколько, кажется, не смущаясь того, что вокруг на них глазеет толпа людей, скопившихся под прозрачной пластиковой крышей остановки в ожидании автобуса. Лариса только дергала Сливку за рукав, пытаясь приструнить подругу, или кем она ей нынче приходилась. Сливка же, категорически отказываясь замечать любопытную публику, лишь со злостью каждый раз вырывала рукав и продолжала 'обличать' мерзавку перед лицом благодарных слушателей. В конце концов Ларисе надоел этот спектакль, она развернулась и пошла прочь от остановки обратно в сторону дома. Сливка рванула за ней:
