Маша Царева - Замуж за «аристократа»
«Простите меня, простите все. Я так больше не могу. Он преследует меня, он не дает мне спокойно жить. Я слышу его голос за каждым углом. Я постоянно вижу его на улице. Он везде. От него не скрыться, не убежать. Это хуже смерти, поэтому я выбираю последнюю. Никого не вините, я ухожу из жизни добровольно».
Егор знал наизусть каждое слово, но общий смысл ускользал от него. Мамины слова казались ему фарсом, словно были списаны из шпионского боевика. Какие-то преследования, побеги, какой-то загадочный он…
Егор часто представлял, как мама убегает от злодея по узким темным переулкам, как, нервно раздувая ноздри, прислушивается к его приближающимся шагам, как беззвучно плачет от досады, вновь обнаружив его за своей спиной. Больше всего на свете Егору хотелось узнать, кто же этот таинственный он и почему ему понадобилось охотиться на маму.
И только когда ему исполнилось пятнадцать, он с изумлением узнал, что шпионские страсти здесь ни при чем. Мама повесилась из-за любви. Бабка Клавка однажды случайно проговорилась ему об этом.
Помнится, это случилось поздно вечером. Бабка, облаченная в свою застиранную ночнушку с глумливыми кружавчиками на груди, сонно смотрела последние известия. А Егор уткнулся в учебник английского: бабка пригрозила отменить карманные расходы, если он опять нахватает двоек.
Новости кончились, и после прогноза погоды, когда Клавка уже потянулась к выключателю, вдруг… под старый фортепьянный вальс по экрану поплыли титры какого-то старого фильма. Ничего особенного, титры как титры. Но отчего-то бабка повела себя крайне неадекватно.
– Сволочь, – прошипела она, не отрывая глаз от экрана.
Егор удивленно вскинул голову, он хотел было возмутиться, потому что в первый момент подумал, что бабка, как обычно, решила повоспитывать его. Но та на Егора даже не смотрела – ее взгляд был прикован к телеэкрану.
Начался фильм. В первом же кадре на экране появился удивительно красивый мужчина с тонким нервным лицом. С первого взгляда лицо как лицо: серые глаза, тонкая морщинка между бровями, высокий лоб. Да, правильное, да, канонически красивое, но мало ли на свете смазливых мужчин? Но было в его внешности нечто такое, что заставляло как минимум вздрогнуть. Может быть, взгляд? Светлые глаза актера оставались серьезными, даже когда он улыбался, и была в этих глазах какая-то ненаигранная грусть.
Актер показался Егору смутно знакомым – он даже учебник машинально захлопнул и уставился на экран. Причем отчего-то мальчику показалось, что он видел этого человека не только на экране. Но где и как они могли встретиться?
– Подонок, – прошипела бабка Клавка.
– Ты о ком, бабушка? – удивился Егор.
– О ком, о ком, – проворчала старуха и кивнула на экран. – О нем, о ком же еще? Убивать таких надо. Моя бы воля, я б его… Своими руками придушила бы!
Егор удивленно на нее уставился. Баба Клава, в отличие от других пенсионерок, не была боевой особой. То есть она могла оскорбить или даже ударить его, Егора, но она никогда не участвовала в дворовых склоках и не грозилась придушить того или иного политика.
– Но почему?
И тогда бабка, по-прежнему вперившись в телевизор, сказала:
– Он убил твою мать.
– Что?! – Егор даже подскочил на месте, словно его током ударило. – Что ты сказала?
– А? – бабка рассеянно отвернулась от телевизора. – Ты что-то спросил?
– Ты сказала, что он маму убил.
– Забудь, – устало вздохнула она, – я этого не говорила. И вообще, тебе спать пора.
– Еще только десять. И я не забуду. Ты сказала, так что, будь добра, объясни. Я не отстану теперь.
Бабушка как-то странно усмехнулась. На экране красивый актер признавался в любви не менее красивой актрисе.
– Он весь в этом, – Клавка презрительно кивнула на экран, – бабник, каких мало. Убогий юбочник.
– За что он маму убил? Он ее повесил? Почему милиции ничего не известно?
– Не кипятись, – одернула его бабушка, – никто ее не убивал. Она действительно ушла сама. Но виноват он. Какой же ты дурак, что не догадался.
Егор нахмурился:
– Вообще он сразу показался мне знакомым. Наверное, я мог видеть его, да? Может быть, в детстве? Может быть…
Внезапная догадка яркой молнией полыхнула у него в голове.
– Понял? – невесело усмехнулась Клавка. – Ничего странного, что он тебе знакомым кажется. Ты посмотри сначала туда, – бабкин желтый палец ткнулся в экран, – а потом вот туда. – И она указала на зеркало.
Егор тупо взглянул в зеркало – и, разумеется, увидел в нем свое изумленное лицо. Лицо как лицо. Правда, одноклассницы почему-то уделяют ему повышенное внимание. Говорят, что он красивый. Да мало ли на свете красивых лиц… Глаза у Егора серые, широко расставленные, между бровями пролегла тонкая морщинка… Господи, да ведь это…
– Пора бы уж тебе узнать наконец, – сказала бабка. – Слишком ты взрослый, чтобы пичкать тебя сказочками о неизлечимо больном рыцаре на белом коне, дарящем голубые топазы.
– Расскажи, – еле слышно попросил он.
– Ты и так все понял. Могу только подтвердить, что ты прав. Да, этот актер – твой отец. Александром Дашкевичем его зовут.
Егор еще раз посмотрел на экранного красавца. Тот над чем-то смеялся, привалившись на плечо смазливой актрисы, и Егору внезапно показалось, что смеются они над ним.
– Но… Как же… Мама говорила, что он погиб. Она плакала…
– Он действительно погиб, – бабка усмехнулась, – и ему повезло. Потому что в противном случае нашлось бы много желающих это недоразумение исправить.
– А как… – Егору было сложно говорить, все детские комплексы и страхи, воспоминания о том солнечном майском дне девятибалльной волной накрыли его с головою, мешали вдохнуть, дурманили, душили. – Как же мама умудрилась с ним познакомиться? Она ведь никогда не работала в кино.
– Для того чтобы познакомиться с потаскуном, необязательно крутиться в этом мире. Фильм с его участием снимался в общежитии, где жила подруга твоей мамы. И, конечно, эти дурочки поперлись посмотреть на съемки. Самых хорошеньких девушек отобрали для массовки. Твою мать в их числе. Не смотри так на меня, она была хорошенькой… До всего этого.
В каком-то порыве бабка накинула на плечи халат и бросилась к шкафу. Порылась между идеально накрахмаленными простынями и извлекла оттуда старый пожелтевший конверт.
– Вот, – конверт шлепнулся Егору на колени. – Когда этот подлец бросил ее, беременную, эта дурочка сожгла все свои фотографии. Она с ума сошла, говорила, что все равно ее больше нет. Но я смогла сохранить часть.
В конверте было всего три черно-белых снимка. На всех была запечатлена одна и та же тоненькая улыбающаяся девушка. Вряд ли ее можно было назвать красавицей, но она была очаровательна – толстая светлая коса через плечо, милые ямочки на щеках и талия, должно быть, в два раза тоньше, чем у Скарлетт О’Хара.
