Измена. Вторая семья моего мужа (СИ) - Шевцова Каролина
И он ей не спустит этого «нет».
- Ты с ума сошла, - как по команде начинает ершиться муж. Его навороченная коляска не скрипит, за такие деньги там все работает еще более слаженно, чем в швейцарских часах, но воображение отчего-то рисует зловещий скрип. Голос Белого нарастает, а значит, он приближается к окну, туда, где стоим мы с Нюрой. – Ты в своем уме, чтобы так говорить? Ты что же, мне не веришь?
- Верю. И Римме Григорьевне тоже верю.
- А это, дружочек, напрасно, - Белый взрывается как петарда. Шипит и, наверное, даже брызжет в стороны слюнями, точно искрами. – Нельзя ей верить, Анна! Никак нельзя! Ты не понимаешь, какой это человек, она же все сделает, чтобы испортит нам жизнь! Ее цель уничтожить меня, рассорить нас с тобой! Она ведь понимает, что без тебя я даже с лестницы не спущусь, и просто травит меня, а ты ей веришь?! Ей? Этой лгунье?
Ну, хватит. Можно и на антракт идти в этом затянувшемся спектакле. Пол под ногами вибрирует, когда я поворачиваюсь обратно, чтобы посмотреть в наглые и лживые глаза человека, которого когда-то любила.
Раньше они мне казались такими красивыми, умными, бездонными, а сейчас… они просто серые. И ничего больше в них нет.
Смотрю на мужа, потом на Нюру. Та жмется к стене, как мышка, которой хозяйка тапкой грозит. Смотрю и понимаю, что нет во мне злости к этой девочке. Только жалость. За холодного, деспотичного отца, за равнодушную, вечно молчащую мать, за сложное детство и упущенную юность, которая пролетела мимо, пока Кузнецова любила моего мужа. Столько лет, столько возможностей, а главное, впереди никакого просвета.
Он просто не даст ей жизни рядом с собой. Высушит, выпьет, как вампир.
Мне сильно жаль ее, но себя жалко еще сильнее, и потому я молчу. Не хочу ввязываться в некрасивую, грязную ссору, в которой просто нельзя выйти победителем.
- Выход там, - повторяю то, что уже говорила.
Лицо Белого расслабляется, кажется, он боялся, что я начну рассказывать то, о чем знаю, ведь тогда Нюра от него уйдет. И он останется один. А в его случае это самое страшное.
Видя, в каком оцепенении находится Кузнецова, я сама беру за ручки коляску мужа и направляю ее в сторону двери. Хочу подтолкнуть к выходу, но уже через секунду Фил жмет какую-то кнопку, так что его трон лавирует между диваном и столом и снова перескакивает через порог.
Мы уже почти дошли до коридора, я уже почти освободилась от нежданных гостей, как вдруг мне захотелось помучить мужа. Сделать ему так же больно, как и он мне когда-то.
Наклоняюсь, якобы чтобы поправить на нем рубашку и шепчу:
- Будь паинькой, и люби свою Анну, а не то я перешлю ей скрины твоей переписки с коновалом, который должен был сделать ей аборт. Кажется, Нюрочке очень нужен этот ребенок?
На секунду лицо Фила застывает, превращается в каменную греческую маску Фобоса, бога страха. Рот некрасиво кривится, а зубы блестят от обильной слюны. Белый так напряжен, что даже не может сглотнуть.
- Ты не посмела бы рыться в моем телефоне.
- Кто знает. Может быть нет, и я этого не делала, а может, изучила там каждое фото, прочитала каждое сообщение. Ты никогда не узнаешь ответ. До тех пор, пока будешь вести себя хорошо и не расстраивать Аню.
- Дрянь, - шепчет муж. А потом что-то клинит у него в мозгу, отчего он кричит, как безумный: - Сука, тупая сука, которая вздумала мне угрожать! Я тебя за это в порошок сотру! Сгною! Уничтожу!
В ответ на эту истерику можно только рассмеяться, но я не успеваю сделать и этого, в коридор врывается не вовремя вернувшийся с работы Никита.
В темном пространстве трудно что-то увидеть.
Зато я слышу хлопок и тихое «Иии», как будто неподалеку скулит щенок. И от этого звука воображение рисует страшное.
Умом я понимаю, что Никита не сделал ничего Белому. Он даже не смог бы его ударить, хотя бы потому, что с его габаритами будет трудно просто завести руку назад.
Я убеждаю себя, что все в порядке, но это протяжное «Иии» сводит с ума.
И почему в такой светлой квартире такой темный коридор?!
Пытаюсь нащупать рукой выключатель, но Никита, заметив это копошение у стены, рывком задвигает меня себе за спину. Будто, мне и правда грозит опасность.
Наконец рука попадает на пластиковую кнопку и в коридоре загорается свет, а вместе с ним горит алое пятно на щеке мужа.
О Боги, Никита дал Филиппу пощечину… Лучше бы он его убил, потому что такого унижения Белый никогда не простит.
И будто этого мало, мой защитник вколачивает последний гвоздь в крышку нашего гроба:
- Никогда не смей говорить так с Риммой. Ты даже ногтя ее не стоишь. Ты никто, прыщ на жопе, понял? И ты сам это знаешь, иначе не приперся бы сюда. Что, книжечка не пишется? Или манку с комочками есть надоело?
- Даже так, - Белый задумчиво потирает щеку, пока Нюра (а это несомненно была она) скулит в дальнем углу. Закрыв лицо руками, она сжалась в комок и продолжает плакать. Так горько, что на секунду становится ее жалко. Ровно на один короткий миг, пока она не поднимает свои прекрасные, но совершенно тупые глаза, и не произносит:
- Филипп Львович, уйдемте из этого страшного дома, мне нехорошо.
- Угу, - отстраненно повторяет Белый.
На свою музу он не смотрит, полностью сконцентрировался даже не на мне, а на Никите, который продолжает скалой закрывать мою фигуру.
- Твоя женщина дело говорит, идите и не возвращайтесь.
- А что говорит твоя? – Усмехается Белый. – Господи, Римма, я знал, что ты хочешь ребенка, но не настолько?! Могла бы просто усыновить в детском доме, но вместо этого завела себе несовершеннолетнего любовника.
Мышцы под пальцами напрягаются, и Никита дергается вперед, так что я едва успеваю схватить его за рубашку:
- Не надо, он того не стоит.
- Конечно, не стою… мальчик. Слушай свою женщину, и делай все, как она велит.
Все выглядит так, будто Белый нарывается специально. Ждет, что Никита сорвется и ударит его всерьез. И одному Богу известно, к чему это в итоге приведет.
- Никита, хороший мой, посмотри на меня.
Проскакиваю под его рукой, замираю напротив, осторожно поглаживая руками каменные мышцы на груди. Савранский напряжен, как молодой гепард, впервые учуявший запах крови. В глазах его, всегда таких ясных, сейчас клубится туман. Мгла.
- Никита, посмотри на меня.
Не сразу, но все-таки Савранский опускает взгляд вниз.
Я чувствую, как сердце его замедляет бег, начинает стучать ровно и осторожно, а сам он успокаивается.
- Вот так, милый.
Стараюсь встать на носочки, чтобы Никита смотрел только на меня, чтобы я заняла все его внимание. Неважно, что дальше скажет Белый, главное, чтобы мой вспыльчивый мальчик не сорвался и не сделал что-то страшное.
Я знаю истеричную натуру мужа. Даже из этой пощечины, он может сделать скандал, что говорить о полноценной драке? Нет, нам нельзя вестись на провокации.
Когда я чувствую, что Никита снова может контролировать себя, то и сама успокаиваюсь. Только сейчас понимаю, как мне на самом деле страшно. И боюсь я не за себя, а за этого голубоглазого дуралея!
- Фил, скажи, вы с Нюрой сами уйдете, или мне полицию вызвать? Уверена, это будет то еще зрелище.
- Сами, - цедит муж в сторону.
Аня подхватывает ручки его коляски и направляет ту к выходу. Нам с Савранским приходится отойти в нишу, чтобы дать Белому проехать по коридору. Я молюсь, чтобы ничего не случилось, чтобы коляска не застряла, и Филипп не задержался здесь даже на секунду. Но напрасно, поравнявшись с нами, Белый останавливается:
- Я ведь так просто этого тебе не оставлю, Римма, - зло тянет он, продолжая касаться пальцами щеки. На той до сих пор красным маком цветет след пощечины. Да, уверена, это первая драка в жизни моего благоверного, и он точно не сможет забыть такой позор.
На прощанье Нюра зачем-то выключает свет.
Когда мы остаемся одни, Никита кидается на меня, пытается обнять, ухватить короткую, жадную ласку, рассматривает мои руки, в поисках каких-то мифических синяков:
