Гийом Мюссо - Бумажная девушка
– В настоящей жизни все вкуснее, насыщеннее. И это не относится только к пище. В воздухе больше кислорода, пейзажи полны цвета, и ими хочется восхищаться каждую секунду. Мир вымысла настолько тусклый…
– Мир вымысла тусклый? Но я всегда слышал обратное! Большинство людей читает романы именно для того, чтобы убежать от реальности.
Билли ответила мне в высшей степени серьезно:
– Возможно, вы умеете хорошо рассказывать истории, описывать эмоции, боль, раны сердца, но вы не можете описать то, что составляет соль жизни: ее вкусы.
– Мне не слишком приятно это слышать, – сказал я, понимая, что она указывает мне на мои пробелы как писателя. – О каких таких вкусах вы говорите?
Она поискала примеры вокруг.
– Вкус, к примеру, этого фрукта, – сказала она, отрезая кусочек манго, которое мы только что купили.
– А что еще?
Билли подняла голову и закрыла глаза, как будто для того, чтобы подставить свою хорошенькую мордашку утреннему бризу.
– То, что чувствуешь, когда ветер пробегает по твоему лицу…
– Ну да…
Я состроил гримасу сомнения, но я знал, что она не так уж и не права. Я не мог передать чудо настоящего момента. Оно оставалось недостижимым для меня. Я не умел его уловить, не умел им наслаждаться, поэтому не мог поделиться им с моими читателями.
– Или, к примеру, – снова заговорила Билли, открывая глаза и указывая пальцем в даль, – вид этого розоватого облака, зацепившегося за холм. – Она встала и с жаром продолжала: – В ваших романах вы напишете: «Билли съела манго на десерт», но вы никогда не станете тратить время на то, чтобы в деталях описать вкус этого манго.
Билли осторожно положила мне в рот кусочек сочного фрукта.
– Какой он?
Задетый за живое, я помимо своей воли вступил в игру и попробовал описать плод с максимально возможной точностью:
– Он очень спелый, свежий, как раз то, что нужно.
– Вы можете сказать лучше.
– У него сладкая мякоть, она тает во рту, сочная и очень душистая… – Я увидел ее улыбку и продолжил: – …золотистая, пропитанная солнцем.
– Не стоит слишком усердствовать. Это пригодится для рекламы тональной пудры!
– Вам невозможно угодить!
Билли сложила покрывало и повернулась к машине.
– Вы поняли принцип, – бросила она мне. – Попытайтесь вспомнить об этом, когда будете писать следующую книгу. Позвольте мне жить в яркой, красочной и осязаемой вселенной, где у фруктов вкус фруктов, а не папье-маше!
* * *Автострада Сан-Диего
– У меня уже яйца заледенели. Закрой окно, а?
Кароль и Мило ехали уже около часа. Включив информационный канал, они делали вид, что поглощены дебатами местных политиков, только бы не говорить о том, что могло их поссорить.
– Когда ты так вежливо просишь меня о чем-то, оказать тебе услугу – для меня особое удовольствие, – язвительно заметила она, поднимая стекло.
– Что, теперь у тебя проблемы с тем, как я говорю?
– Да, у меня проблемы с твоей бесплатной грубостью.
– Прошу прощения, но я не литератор. И романов я не пишу!
Кароль ошеломленно посмотрела на него.
– Минутку! Что ты этим хочешь сказать?
Сначала Мило насупился, потом прибавил громкость радио, как будто не собирался отвечать. Но потом он передумал и вскрыл нарыв самым странным образом:
– Между тобой и Томом уже что-то было?
– Что?!
– Ведь ты же всегда была втайне влюблена в него, так?
До Кароль наконец дошло:
– Так вот что ты думаешь?
– Я думаю, что все эти годы ты ждешь только одного: когда он, наконец, увидит в тебе женщину, а не удобную лучшую подругу.
– Тебе пора завязывать с травкой и крепкими спиртными напитками, Мило. Когда ты несешь подобную чушь, мне хочется…
– Чего?
Кароль покачала головой.
– Я не знаю… Пожалуй, выпотрошить тебя и поджаривать на медленном огне, чтобы потом клонировать тебя в десяти тысячах экземплярах и затем предать самой ужасной смерти каждого клона из этих десяти тысяч своими собственными руками…
– Я понял, – остановил ее Мило. – Кажется, я уловил суть.
* * *Мексика
Несмотря на черепашью скорость нашей машины, все больше километров оставалось позади. Мы уже проехали Сан-Игнасио, и наша баночка йогурта хорошо держалась.
Впервые за долгое время я хорошо себя чувствовал. Мне нравился пейзаж, нравился запах дорожного покрытия и его аромат свободы, нравились магазины без вывески и брошенные каркасы автомобилей, создававшие впечатление путешествия по Трассе 66[45].
И вишенка на торте: я отыскал на одной из редких заправок две аудиокассеты по 0,99 доллара за штуку. На одной была компиляция рок-исполнителей, от Элвиса до «Роллингов». Другая была пиратской записей трех концертов Моцарта в исполнении Марты Аргерих. Хорошее начало, чтобы приобщить Билли к радостям «настоящей музыки».
Но наше продвижение вперед затормозилось во второй половине дня, когда мы ехали по довольно-таки дикому участку дороги, где не было ни ограждения, ни сетки. Переваривавшее траву стадо овец не нашло ничего лучше, как остановиться посреди дороги, чтобы болтать о пустяках в свое удовольствие. Мы были поблизости от ферм и ранчо, но никому, казалось, и в голову не приходило взять на себя труд убрать животных с дороги.
Ничего не помогало: ни гудки клаксона, ни жестикуляция Билли не смогли согнать жвачных животных с самовольно занятого ими места. Вынужденная ждать, она закурила сигарету, а я принялся считать остававшиеся у нас деньги. Из моего бумажника выскользнула фотография Авроры, и Билли завладела ею без моего ведома.
– Отдайте!
– Подождите, позвольте мне посмотреть! Это вы сделали снимок?
Это была простая черно-белая фотография, от которой исходило ощущение некоторой невинности. В коротких брючках и мужской рубашке, Аврора улыбалась мне на пляже в Малибу, в ее глазах горел огонек, который я считал огнем любви.
– Скажите честно, что вы в ней нашли, в этой вашей пианистке?
– Что я нашел?
– Согласна, она красивая. Ну, если, конечно, нравится «идеальная женщина с телом манекенщицы, наделенная неотразимым очарованием». Но что в ней есть кроме этого?
– Прошу вас, прекратите: вы влюблены в мерзавца, поэтому не вам читать мне нравоучения.
– Вас заводит культурная сторона?
– Да, Аврора образованная женщина. И тем хуже, если вас это раздражает. Я вырос в дерьмовом квартале. Вокруг все время орали: крики, оскорбления, угрозы, выстрелы. Не было ни одной книги, кроме журнала с телепрограммой, и там я никогда не слышал Шопена или Бетховена. Поэтому да, мне нравилось быть рядом с парижанкой, которая говорила со мной о Шопенгауэре и Моцарте, а не о сексе, наркотиках, рэпе, татуировках и накладных ногтях!
