Десять (СИ) - Романова Наталия

Сняв обувь, она прошла к окну, потом обратно, села на диван, обхватив голову руками, принялась раскачиваться как маятник. Опустила взгляд на тумбочку, выхватила взглядом бутылку дорогого коньяка, руки было потянулись за напитком, но пришлось себя одернуть — не место и не время, снова села за стол.

Звук открывающийся двери отвлек на секунду, подняла взгляд от гладкой поверхности стола, перевела на входящего:

— Что ты тут делаешь? — спросила Юру, который стоял в проеме двери, как ни в чем не бывало.

— Пришел посмотреть, как ты паникуешь.

— Тебе нужно за сыном ехать, — машинально напомнила она.

— Я помню, — Юра криво усмехнулся, как всегда происходило, когда Юля напоминала ему о его же собственном ребенке.

Юля знала расписание его занятий так же хорошо, как расписание Кима. Они подгадывали встречи под это расписание, под его гимнастику или болезни, под график работы жены Юры…

Юля только и делала, что подгадывала и скрывала.

Скрывать — самое сложное. Они были коллегами, невольно встречались в коридорах больницы, столовой, на совместных празднованиях, формальных юбилеях. Юля боролась с острым желанием подойти, дотронуться до плеча чуть интимней, чем просто коллега, но единственное, что могла себе позволить — скользящий взгляд, да ловила иногда такой же, ничего не значащий для окружающих, но говорящий так много ей самой.

Подгадывать получалось легче, но не проще. Не проще пропустить сквозь себя вид Юры, разговаривающего с женой, наклонившись под её рост. Он обязательно целовал её в лоб, убирая прядь волос с виска.

Юля видела его жену беременной, когда она, вопреки правилам, лежала в отделении гинекологии на шестом этаже. Прекрасно знала, что Юра частенько ночует там же, рядом с Ольгой. В такие дни она уходила домой раньше, не поднималась в курилку, отводила глаза при случайной встрече, не думала, не вспоминала его слова, пропитанные болью:

— Мне жаль, мне так жаль, я никогда не прощу себе.

— Ты не можешь жалеть о ребенке, — спокойно отвечала Юля.

Действительно, стоило ли жалеть о том, что у любовника с женой родится ребенок? Что еще одна женщина, благодаря технологиям познает радость материнства, что Юра станет отцом — ведь он хотел этого. Юля не стала бы рожать для Юры, даже при других условиях, в иных обстоятельствах — не стала.

— Я жалею, что не позволил тебе увидеть правду. Твой развод был делом времени, я пошел на поводу у собственной злости на тебя, теперь же могу только злиться на себя.

— Так не злись, — сказала она тогда, но сама злилась.

Злилась вопреки всему и вся. Злилась, видя озабоченный, нервный взгляд на часы, прекрасно понимаю, что иначе быть не может. Тогда Юля попросту отталкивала Юру, обрушивая на него очередную истерику. Боролась с собой, заставляя себя не подходить, игнорировать, не звонить, не думать. Забыть! А потом набирала номер, молчала до первого: «пупс…» на выдохе, в отчаянии, боли, неверии.

Сын Юры родился значительно раньше срока. Юля не подбирала слова утешения, когда он сказал ей, она просто молча ждала. Ждала, когда Юра не выходил из перинатального центра, потом детской больницы. Ждала, когда у него появится время, появится ли вообще. Перспективы были удручающие, единственное, что оставалось Юле — молча ждать.

Лишь однажды она поднялась в курилку, заведомо зная, что встретит там Юру. Забрала из холодных пальцев так и не прикуренную сигарету, покрутила её, раздумывая, не затянуться ли, в итоге выбросила в урну, и сказала, то, зачем пришла:

— Все будет хорошо. Забудь все, чему тебя учили. Забудь все, что ты прочитал и о чем говорил с профессурой. Забудь сейчас, что ты врач, что я врач — тоже забудь. Уясни одно — все будет хорошо! — Она схватила Юру за отросшие на затылке волосы, заставила посмотреть себе в глаза. — Не смей думать, что что-то случится с твоим ребенком. Он будет жив. Он будет здоров! Не смей, понял?!

Юля резко встала, попыталась уйти, то, что хотела сказать — сказала. То, что хотела услышать — не услышит. Не сейчас. А теперь, скорей всего, никогда.

— Юль… — Юра нагнулся ближе, чем позволяли приличия: в любой момент в курилку могли зайти и застать однозначную сцену, которую невозможно ошибочно интерпретировать. — Спасибо.

В простом слове «спасибо» было так много, и этого «спасибо» стало невыносимо мало.

— Не за что, — шепнула она и добавила, хотя это не имело никакого смысла. — Я скучаю по тебе.

Ни время не подходило, ни место, ни обстоятельства.

— И я скучаю по тебе. Не должен, знаю, но ночью, оставшись наедине со своими мыслями, я не могу не думать о тебе. Приходя на работу — не могу не думать о тебе. Глядя на дождь — не могу не думать о тебе. Я должен отпустить тебя, все слишком изменилось.

— Не отпускай. Никогда, — только и ответила Юля.

Понимая и отлично осознавая, что с этого мгновения вся её жизнь превратится в череду ожиданий и молчаливого согласия. На всё.

Не имело значение, что в любой момент в курилку могли зайти студенты, коллеги, увидеть, то, что видеть не должны никогда, и особенно сейчас, когда сын Юрия Борисовича находится между жизнью и смертью, а жена не отходит от младенца ни на час.

— Утром, Юля, давай встретимся утром? Сразу после дежурства?

— Хорошо, — тут же согласилась она.

Чаще всего они встречались в квартире отца Юры. Самой обыкновенной, без изысков, с простым ремонтом и не самой новой мебелью. Банальная жилая площадь для встреч, на которые никто из двоих права не имел, но моральные издержки и нравственные ориентиры забывались до того, как они переступали порог.

Юля пренебрегла красивым комплектом белья. Она разделась едва ли не сразу, как зашли. Уселась сверху на Юру, ловя его взгляд, бросая откровенный вызов. Хотелось испытать его терпение. Она гладила себя, потом отрывалась, чтобы расстегнуть пуговицы на его рубашке, снова гладила, запретив ему шевелиться.

Раздевала медленно, смаковала то, что видит. Целовала, порой прикусывала, слизывала укусы, как патоку. Терялась в ощущениях кожи на коже. В запахе, порывистом дыхании, стонах, слетевших с его губ.

Растягивала удовольствие, испытывая собственное и Юрино терпение, пока он не прижал с силой, перекатился сначала на бок, потом наверх, позволил себе проявить всю силу своего желания — игрой языка по влажной коже, движением между откровенно распахнутых бедер.

Темп набрал сразу, не дал время привыкнуть после перерыва. Ловил губами крики боли вкупе с удовольствием. Отпускал Юлино наслаждение на волю, двигался с необходимой ей скоростью, амплитудой, поддерживая рукой за поясницу — именно так, как нужно ей. Гладил по выемкам, которые любил целовать, опускал руку между ягодиц, к местечку, которое любил нежить.

Слегка надавил влажным пальцем и наблюдал за ярким румянцем, что растекся от лица по напрягшейся шее, за руками, которые хватались за простыни, за стремительным движением бедер, пока она, замерев, остановившись, попросту не отдала себя на милость победителя, зная наверняка, что получит все, что нужно и даже больше.

По мере взросления сына Юры, Юля рекомендовала лучших специалистов, не стесняясь, использовала личные связи, договаривалась о курсах реабилитации, санаторном лечении, врачебном сопровождении.

Постепенно становилось ясно, что мальчик преодолел, выстоял, и теперь рос почти обычным ребенком, лишь болел намного чаще, чем хотелось бы его родителям, но не чаще, чем позволяли границы нормы. «Часто болеющий ребенок» — не самые тяжелые последствия для перенесенных испытаний. Он становился умным, смышленым и любопытным, как и все дети.

Юля слушала рассказы о шумном маленьком мальчике, искренне улыбалась, видя улыбку Юры. Слова «мама», «Ольга» она пропускала. Пропускала сквозь сердце, не разрешая им разрушать тот вакуум, в котором они находились. Пузырь, которому было отведено так мало места в быстром течении времени.

— Пупс, я долго думал и знаю, что ты отмахнешься, как всегда, но давай, ты все-таки подумаешь над моими словами. Я хочу развестись и быть с тобой.