Десять (СИ) - Романова Наталия

— Слишком много условий, Симон, — пробормотала Юля.

— Не слишком, ровно столько, чтобы мы справились. Я справился. Тебя трахал чужой мужик, Юлька. Мою жену имел какой-то мужик. Он меня поимел, но ради тебя и Кима я переживу это.

— Слишком большая ступенька.

— Не слишком. — Симон начал не на шутку заводиться. — Десять минут тебе на раздумья. Завтра ты увольняешься, не отходишь от меня ни на шаг, пока мы здесь. Мы уезжаем из этого ада навсегда и забываем все, что произошло. Десять минут, — повторил он.

— Нет. — Юле не понадобились десять минут. — Я не уволюсь, не стану не отходить от тебя ни на шаг, и я точно не буду забираться на ненужную мне ступеньку. Я не уеду с тобой, я люблю тебя Симон, сильно люблю, но я не хочу выбирать между тобой и своей жизнью. Но если ты ставишь вопрос так, то мой выбор — ступенька, где я сейчас.

— Здесь? С этим мужиком?

— Здесь. С моей семьёй, моим домом, моей работой, моими пациентами. И да, с этим мужиком, для которого я не просто красивая, но ещё и умная, с щедрым сердцем и романтичная!

— Качественно он тебе мозги засрал…

— Возможно. Но ещё мне мозги засрали с рождения. Я не могу всю жизнь прыгать со ступеньки на ступеньку, я нашла своё место в жизни — оно здесь.

— Я отберу дом.

— Валяй.

— Я могу отнять сына.

— Хуй тебе. Я дееспособная, работающая, без вредных привычек. Без моего позволения ты не сможешь даже взять Кима на каникулы, не то что отобрать.

— А ты выросла, маленький… — Симон посмотрел на Юлю с нескрываемой болью, отчего ее сердце, кажется, разлетелось на тысячи осколков, как две кружки — ее и Симона.

— Ты не должен был уезжать, Симон, не должен, я люблю тебя…

— Должен, Юля, должен.

Он тихо закрыл за собой дверь. Юля встала, убрала осколки — битому стеклу не место в доме, куда скоро приедет ребенок, приготовила курицу по-мексикански — нарезание маленькими, равными кусочками успокаивало лучше любой медитативной практики.

Брахими развелись. Дом остался Юле по доброй воле мужа, так же Симон взял на себя расходы по его содержанию, понимая, что с Юлиной зарплатой это будет непосильный груз, Киму же хорошо жилось в этом доме. Свежий воздух и новенький спортивный уголок — подарок папы, который временно жил в далекой Франции, а Ким, конечно же, будет приезжать к нему на каникулах — там есть самый настоящий Диснейленд!

По ночам Юля плакала в подушку, просыпалась с отекшим лицом, опухшими от слез глазами. Обвиняла себя, заодно — Юру, да и всё человечество за компанию, в собственной глупости. После признавалась себе, что именно она стала причиной их развода. Именно она изменила, нашла мужчину, живя счастливо с мужем, просыпаясь в его руках, от его щекотки, слыша на ночь «маленький», отдавая себя мужу, который не так и много просил взамен — лишь любовь. В момент серьезного выбора отказалась от него, предпочтя работу.

Как случилось, что любя мужа всем сердцем, она методично подвела существование к руинам семейной жизни — Юля не могла ответить, как не терзала себя ночами бестолковыми вопросами и еще более бесполезными ответами.

Утром же шла на работу весёлая, изображала доброжелательность и беспечность. Флиртовала с коллегами, всегда легко, ненавязчиво, чтобы любому было понятно — это просто флирт, не более.

Юля балансировала на грани спокойного существования, перестала улыбаться, механически выполняла работу по дому, занималась с Кимом, общалась с Симоном по телефону по поводу воспитания сына.

Она тщательно следила за собой, своим питанием, весом, до изнеможения тренировалась в спортзале. Делала всё возможное, чтобы к вечеру, наткнувшись на бутылку вина, не открыть её в попытках утопить свою неустроенность, неудачливость, глупость в хрустальных фужерах.

Сейчас она знала, что никто не приедет к ней в ночи, не станет откачивать её, пьяную, рыдающую, заниматься с ней любовью, пока она плачет по своему мужу.

Общий гул коллег перед конференцией проходил белым шумом на фоне собственных невеселых мыслей. Юля не сразу поняла, что уже стоит в кругу женщин-коллег, которые щебетали, хвастаясь новым маникюром. Новенькая медсестра делала его недорого и качественно. Юля тоже пользовалась её услугами, ногти у неё были короткие, рисунки всегда детские — так малыши отвлекались во время обхода.

— Как тебе живётся разведённой? — вдруг спросила Лена Захарченко. Гастроэнтеролог из поликлинического отделения.

— Отлично, — беззаботно улыбнулась Юля.

А что можно ответить на этот вопрос? Сказать, что плачешь каждую ночь из-за собственной глупости? Не можешь заснуть от пожирающего, бесконечного, невыносимого одиночества?

— Ещё бы, такая-то красотка! — Лена восхищенно вздохнула, глядя на блондинку перед ней. — Юлия Владимировна, тебя даже дурацкие машинки на ногтях не портят.

— Это Маккуин, — в шутку возмутилась Юля. Разве можно взрослому, самодостаточному человеку не узнать самого Маккуина!

— А-а-а-а, это всё решает, — легко засмеялась Лена.

Юля поговорила еще немного, поделилась выдуманными планами на выходные, понимая, что Кима заберет бабушка, а она просидит дома, снедаемая собственным отчаянием, а после тихо отошла в сторону, изобразив занятость. В длинном коридоре, который пролегал от актового зала к основному корпусу больницы, она почувствовала крепкие объятия.

— Развод? Ты развелась? — услышала она голос Юры. Впрочем, о том, что это он, она поняла по первому, едва уловимому движению воздуха.

— Тебе какое дело? — огрызнулась Юля. Они сделали свой выбор, тогда, сидя в многолюдной столовой.

— Есть мне дело.

— Ты, кажется, собрался делать ребёночка Оле? Не смею отвлекать!

Это было низко со стороны Юли. Проходиться по проблемам с репродуктивной функцией пары, подло кидать в лицо человеку то, что вероятней всего болит не один год. Юле легко далась беременность, роды, больше она не хотела детей, но если бы хотела, и не могла родить… Что бы она чувствовала тогда? Что?

Но ей не было дела до чужой боли. У нее была своя.

— Ты, кажется, собирался жить до самой старости с Симоном, — в тон ей ответил Юра, потом резко дёрнул её в какой-то технический проход. — Пупс, что ты делаешь, девочка? Зачем?

После слова «зачем», произнесенного хрипло, с надрывом, злой ответ Юли, готовый сорваться с языка, потонул во всепоглощающем поцелуе. Юле стало вдруг неважно, что именно она делает, зачем. Почему она плачет ночами, сухо улыбается днём, напивается до бессознания, сидя в тишине некогда семейной спальни.

Всё поглотило желание быть рядом с мужчиной. Не с каким-то мужчиной, не с Симоном, о котором она искренне горевала, а с Юрой. С ним, только с ним.

Неважно, как. Неважно когда. Неважно, в каком качестве.

— Почему сейчас? Почему ты не сказала, пупс?

— Какое это имеет значение? — так и не выровняв дыхание после поцелуя, прошептала Юля.

— Имеет… пупс, имеет… — Юля сжалась от увиденной боли в глазах напротив. — Ты развелась, мне тебя делить не только с мужем теперь…

— А тебе не всё равно? Не безразлично, с кем делить?

Юлю, как песчинку при урагане, бросало из стороны в сторону. От одной эмоции к противоположной. От злости к нежности. От холодности к похоти. Неизменным оставалось одно — бессознательное желание прижаться к мужчине рядом.

— У тебя жена, возлюбленная, по которой ты сходишь с ума, а я кто? Так… баба, которую ты время от времени трахаешь! Наверняка я не одна такая… правда, Юра? -

Вспыхнувшее злое отчаяние никак не вписывалась в желание утонуть в его объятьях, наплевав на все и вся. Бесконечная эмоциональная тряска, как на сломавшемся аттракционе — смертельно опасно.

— Юля… — Юра вздохнул, словно собрался прыгать в воду. — Я тебя люблю. Ты — та самая возлюбленная, та, что молода, красива, не в моем вкусе. Та, что счастлива в браке. Ты — моя возлюбленная. Неужели ты не поняла этого, Юль? За столько лет не поняла? Я не хотел разрушать твою семью, ты держалась за нее, боролась, я не смел топтать то, во что ты упрямо верила, без чего стала бы несчастна. И всё же мне это удалось.