Вирджиния Эндрюс - Семена прошлого

— Держись… Надо радоваться, что он жив. Это — главное. Но ходить он больше не сможет.

Мне казалось, что я погружаюсь все глубже и глубже в хорошо мне знакомое море отчаяния. Одна и та же мысль, как хищная рыба; терзала и терзала мой мозг, доводя до исступления, разрушая мне душу.

— Но это же означает, что он не сможет больше танцевать… не сможет ходить, не сможет танцевать… Крис, что же с ним будет?!

Он притянул меня к себе и зарылся головой в мои волосы, раздувая их своим дыханием:

— Но он жив, милая моя. Он будет бороться — и выживет. Разве мы все не так же боремся с трагедией? Мы в конце концов принимаем все как есть — и берем от жизни то, что можем взять. Мы забываем то, что у нас было вчера, концентрируемся на сегодняшнем дне. И если мы сможем научить Джори, как принять то, что случилось, мы сохраним нашего сына, мы вернем его себе таким, каков он есть: деятельным, интеллигентным, душевно здоровым.

Я продолжала рыдать. Крис гладил меня, нежно касался моего лица, стараясь успокоить.

— Мы должны быть сильными, дорогая, для него, ради него. Плачь сейчас, потому что, когда он откроет глаза и увидит тебя, ты не должна плакать. Нельзя показывать жалость. Нельзя падать духом. Когда он проснется, он посмотрит в твои глаза, он прочтет твои мысли. Все, что отразится на твоем лице, все это он примет за показатель своего состояния. Он будет опустошен, поражен тем, что с ним случилось, и мы оба знаем это. Он захочет умереть. Он вспомнит своего отца: как Джулиан сам запланировал и организовал свою смерть, и нам надо помнить об этом. Необходимо будет поговорить с Синди и Бартом, объяснить им их роли в процессе выздоровления и адаптации Джори. Нам надо укрепить семью, собраться всем воедино — во имя Джори, потому что его пробуждение будет трагично, Кэти.

Я кивнула, стараясь удержать слезы. Мне казалось, я сама — Джори, потому что я знала: каждое его мучение будет и моим.

Крис, все еще держа меня в объятиях, продолжал:

— Джори сосредоточил всю свою жизнь на балете, но он никогда больше не вернется в балет. Нет, не смотри с надеждой, Кэти, никогда! Есть еще надежда, что, окреп-нув и натренировавшись, он сможет подняться на ноги и подтягиваться на костылях… но он никогда не станет ходить нормально. Прими это, Кэти.

Нам надо убедить его в том, что его душевный мир не изменится с неспособностью двигаться, что он — та же одаренная личность. И, самое главное, надо убедить себя, что он — тот же… и мы тоже, потому что многие семьи после подобных трагедий меняются, распадаются. Некоторые начинают слишком жалеть больного, некоторые — ощущают к нему враждебность, злятся друг на друга… Нам надо ухитриться остаться посередине и помочь Джори выдержать это.

Но я слышала лишь часть сказанного.

Паралич! Мой Джори — паралитик! Я даже потрясла головой, надеясь, что все это исчезнет, как дурной сон. За что с ним могла так обойтись судьба? Мои слезы падали на грязную, оборванную кое-где рубашку Криса. Как сможет Джори жить, когда узнает, что на всю жизнь приговорен к инвалидному креслу?!

ЖЕСТОКАЯ СУДЬБА

Солнце было по-летнему высоко, а Джори еще не открывал глаз. Крис решил, что нам обоим неплохо бы перекусить, а госпитальная еда была всегда безвкусной и по консистенции похожа на подметку.

— Постарайся поспать, пока я не приеду, и держи себя в руках. Когда он проснется, старайся не впадать в панику, будь спокойна и улыбайся, улыбайся, улыбайся… Сознание его будет затуманено, он не сможет сразу собраться с мыслями. Я постараюсь побыстрее вернуться обратно.

Я не смогла заснуть; я постоянно обдумывала, что я буду отвечать, когда Джори проснется окончательно и начнет задавать вопросы. Как только за Крисом закрылась дверь, Джори пошевелился, повернул голову и слабо улыбнулся мне:

— Привет! Ты что, была здесь всю ночь? Или две ночи? Когда это случилось?

— Прошлой ночью, — хрипло прошептала я, надеясь, что он не заметит волнения в моем голосе. — Ты спал очень долго.

— Ты выглядишь устало, — проговорил он, и я была тронута: даже теперь Джори более заботился обо мне, чем о себе. — Почему бы тебе не вернуться обратно в Холл и не поспать? Со мной все в порядке. Я просто упал, как случалось и раньше; но, не пройдет и нескольких дней, как я снова буду с вами. А где моя жена?

Неужели он не замечает, что его торс в гипсе? Только потом по его глазам я поняла, что он еще не вышел из-под влияния седативных препаратов, которыми его напичкали для обезболивания. Тем лучше… если он не начнет сейчас же расспрашивать меня, это хорошо. Я предпочту, чтобы отвечал на вопросы Крис.

Он изнеможенно закрыл глаза и снова впал в кратковременный сон, однако уже через десять минут начал задавать вопросы:

— Мама, я себя так странно ощущаю… никогда ничего подобного не чувствовал. Отчего это на мне гипс? Я сломал что-нибудь?

— Упали колонны из папье-маше, — почти бессвязно объяснила я. — Упали на тебя и повредили твой организм. Слишком реалистичная концовка для балета.

— Я что, разрушил дом или обрушил небо? — саркастически, с заблестевшими от пробудившегося сознания глазами, спросил он. — Не правда ли, Синди танцевала великолепно? Ты знаешь, чем больше я вижу ее, тем больше замечаю, как она красива. И у нее в самом деле есть танцевальные способности. Она, как ты, мама, с годами совершенствуется.

Я подложила под себя руки, предательски дрожавшие, чтобы не увидел Джори. Совсем как делала когда-то моя мать. Я улыбнулась, встала и налила стакан воды:

— Врач приказал тебе больше пить.

Я поддержала его голову, и он выпил. Было так невыносимо странно видеть его беспомощным. Он никогда не лежал в постели. Его простуды в детстве проходили в считанные дни, и не было случая, чтобы он из-за них пропустил школу или балетный класс. Разве что для того, чтобы навестить в госпитале Барта, в очередной раз поранившего что-нибудь. Джори множество раз растягивал и рвал связки, падал, вставал вновь, но никогда у него не было серьезных повреждений. У всех без исключения танцоров балета бывают большие или малые повреждения, но сломанный позвонок, повреждение позвоночника — это сущий кошмар, которого страшится любой танцор. Это конец.

И он снова впал в забытье, потом открыл глаза и начал задавать вопросы. Присев на краешек его кровати, я без умолку болтала ерунду, молясь о том, чтобы быстрее пришел Крис. Вошла молоденькая, хорошенькая сиделка с подносом в руках. Ленч для Джори, все — жидкое. Я обрадовалась: это позволяло мне заняться чем-то. Я повозилась с пакетом молока, раскрыла йогурт, налила в стаканы молоко и сок, повязала Джори салфетку и начала с земляничного йогурта. Он поперхнулся и скорчил мину отвращения. Оттолкнул мои руки и сказал, что может есть сам. Но аппетита у него не было.