Кевин Сэмпсон - Курорт
– Это была моя вина. Мне отчаянно хотелось быть первой, кто переспит с официантом. Мы все такие были. Представляешь? Сраный испанский официант! Вряд ли их можно винить за то, что они этим пользовались. Мы сами на этих бедняг просто наседали.
Шон кивнул.
– Я стала встречаться с этим парнем. Его на самом деле так и звали – Мануэль. Мы всю неделю над этим смеялись. Никогда не думала, что буду любить кого-то, как я любила Мануэля, с его маленькими усиками и плохими зубами. Когда я вернулась сказать, что я беременна, они тут же сомкнули ряды. Мануэль? Никакого Мануэля не знаем.
Она горько засмеялась.
– Ну и кто в результате посмеялся последним, а?
Он покачал головой.
– И ты осталась?
– Я просто так решила, и все. Не знаю, что случилось, возможно, это был выкидыш, но прежде чем я что-то поняла, я уже истекала кровью, попала в госпиталь и потеряла ребенка.
Шон снова посмотрел на кучку камней. На могилку.
Мэгги, одолев самое трудное, сухо закончила:
– У меня не было страховки, чтобы оплатить больничные счета. Я была позором семьи и собственным позором, а потому я просто осталась. Я и ребенок. Не беспокойся, ее там нет. В госпитале мне ее не отдали. Мне пришлось заплатить даже за то, чтобы узнать, девочка это или мальчик. Это было так паршиво…
Шон нагнулся, привлек ее к себе и обнял своими огромными руками.
– Иди ко мне.
Она слабо улыбнулась.
– Да ничего. Я просто хотела, чтобы ты все это знал. Чтобы хоть кто-то…
Она замолчала и посмотрела на море, и на этот раз в ее глазах стояли слезы, хотя она все еще улыбалась.
– Чтобы кто-то знал обо мне.
– Господи Иисусе.
Она засмеялась.
– Точно. А потом я наткнулась на это место. Оно… живое, полное духов, тебе не кажется?
Шон кивнул.
– В общем, я успокоилась, сделала собственный памятник и просто…
Она глубоко вздохнула.
– Ну вот. Я нашла место на горе, там, где я могла бы жить с моим ребенком. Ну и просто прижилась. Поначалу мне казалось, что я Жанна Д'Арк, ходила за молоденькими девчонками и пыталась предостеречь их от соблазнов. Вот кого ты мне напомнил, когда я впервые тебя встретила. Будто у тебя миссия. Ты даже не задумывался, прав ты или нет.
Я была такой же. Заходила в номера к девчонкам и оставляла презервативы у кроватей. Меня чуть не уволили.
Она снова вздохнула и покачала головой.
– Но потом это ушло, понимаешь?
Она посмотрела на Шона, и он кивнул. Когда она говорила, веснушки на ее носу шевелились, и Шону захотелось поцеловать ее.
– Я не чувствовала себя… ограбленной. Мне все еще было восемнадцать, и я говорила на почти безупречном испанском. В общем, я решилась. Я зазывала отдыхающих в бары, где мне платили. То же самое с прокатными конторами и автобусными экскурсиями. С каждой продажи я что-то имею. Потом перешла в недвижимость, особенно когда начался бум. Я даже таблетки продавала – просто чтобы удостовериться, что у подростков будут нормальные «колеса».
Она уткнулась носом в плечо Шона.
– Вот и все. Это я. Рыжая девчонка из Данбара, которая живет здесь.
Она пожала плечами. Шон еще крепче прижал ее к себе. Она чувствовала, что это не страсть, а дружеская поддержка, поэтому не стала искать его поцелуев и тоже обняла его.
Он поднялся и подошел к краю пропасти. Она присоединилась к нему. Шон отклонился назад, к ней.
– Можно тебя кое о чем спросить?
– Конечно.
– Как ты назвала ее?
Она помолчала.
– Бонита.
– Красивое имя.
– Была такая песня, помнишь? Когда мы девчонками приезжали сюда в отпуск, мы были такие юные, красивые и… свободные. Да, мы были свободны. И танцевали под эту песню. «Ла Исла Бонита».
Она отвернулась от него и встала на краю утеса.
– Но ты и сейчас свободна. Ты же вне закона. Если уж ты не свободна, то кто тогда свободен?
Она подумала над этим.
– Мне нужен мужчина, все равно нужен. Какая уж тут свобода.
Он не мог поднять глаза. Как неловкий юнец, он растерялся и не знал, что делать. Он чувствовал ее зовущий взгляд. Когда Мэгги снова заговорила, в ее голосе была боль:
– Есть еще одна причина, по которой я здесь осталась.
– И что это за причина?
– Не могу тебе об этом рассказывать.
– Попробуй.
– Было бы гораздо лучше, если бы ты позволил мне показать тебе это.
– Когда?
– Завтра у меня выходной.
До этого она говорила в темноту, а теперь с улыбкой повернулась к нему.
– Извини, что я жалуюсь. Знаю, у тебя тяжелый период. Просто помни, что я у тебя есть, ладно?
Он улыбнулся.
– Всегда, когда тебе будет нужно.
– Спасибо.
Она бросила на него хитрый взгляд.
– Просто пыталась тебя зацепить, пока ты расслабился. Нельзя же меня за это винить, да?
Он громко засмеялся, отчего она тоже начала хохотать. Она взяла его за руку и повела обратно к джипу.
– Заведи будильник. Ты не пожалеешь. Встретимся у телефонов в восемь, хорошо?
– Хорошо.
Закрыв дверь со своей стороны, он ощутил дрожь, которой не чувствовал уже давно. Он поежился, будто от холода. Хотя, возможно, это был страх.
Он чувствовал, как Милли неотрывно смотрит на него с другого конца комнаты. Он по-прежнему торчал на кухне, притворяясь, что готовит для всех закуски и выпивку. Она старалась выглядеть страстно. Вряд ли это ее красило – она стала точь-в-точь как Брук Шилдс в «Прелестной малышке»,[17] которая изображает страсть. Он украдкой глянул на нее. Черт! Он уперся прямо в глаза! И в этих глазах была любовь. Большая любовь. Черт! Он должен это как-то разрулить. Рано или поздно ему не отвертеться. Все остальные, как обычно, пойдут парочками в их неймегенский номер. Мэтт ляжет спать. Останутся только Милли и он. Наедине. Распаленная, горевшая желанием Милли, особенно после того, как он продемонстрировал свои чувства в баре «Нарранха». С самого начала она добивалась его тела и сейчас ждала, что все случится в эту ночь. Великую ночь.
– Эй, Пасти! Что там с выпивкой, чувак?
Он очнулся на том же месте, застыв у дверцы холодильника. Это был его последний шанс. Если он покинет свое убежище на кухне и выйдет к ним, тогда ему конец. Пути назад не будет, и ему придется переспать с Милли. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Как же ему этого хотелось! И как же это было невозможно!
Он вывалился в комнату с глупой улыбкой:
– О-ох, вах-вах, бе-е!
Они неуверенно засмеялись:
– Чего? Что он говорит?
Пастернак засмеялся безумным смехом, тыча пальцем в Мэтта:
– Бе-бе-е!
– Что?
– Он нажрался, – заявил Мэтт. Лицо Милли потухло.
– Он вроде нормальный был только что. Когда мы все вернулись.
Пастернак закатил глаза и умудрился даже пустить слюну изо рта. Мэтт вскочил.
