Кевин Сэмпсон - Курорт
Прямо перед ними стояли два кривых тиса, чьи узловатые ветви переплетались годами. Почти над самым обрывом рос тис поменьше, под ветвями которого стояла небольшая мраморная скамейка. Шон вылез из машины и медленно зашагал к ней, а подойдя, поставил на нее ногу и, уперевшись локтем в колено, опустил подбородок на ладонь, глядя вокруг. В метре от скамьи был обрыв к морю. Прямо над ними нависала башня, построенная сотни лет назад, чтобы предупреждать о нападении мавров, финикийцев, генуэзцев. Шон улыбнулся. Теперь это были британцы, немцы и скандинавы.
Когда он отступил на шаг от скамьи, рядом что-то блеснуло. Прямо перед скамьей стояла плита, мемориальный камень. Памяти Дениз Томпсон. 6.5.1919 – 19.9.1992.
Он склонил голову.
– Про нее я и вспомнила.
Он не слышал, как Мэгги подошла.
– Когда-то я приходила сюда каждый день. Давным-давно.
Она взяла его за руку и повела по горной тропинке, которая виляла туда и сюда, пока не вывела их на еще одну крохотную площадку. Напрягая зрение в призрачном сумраке, он едва видел узенькую извилистую тропку, ведущую к маленькому пляжу, до которого, казалось, никогда не добраться.
– МАНИ-МАНИ-МАНИ!
Они окружили беснующегося посреди танцпола Пастернака, протягивая песеты, ероша ему волосы и толкаясь. Пастернак отрывался вовсю, размахивая руками, словно отгоняя невидимых мух, под классику «АББА». Он подпевал во всю глотку, но после веселой «Ватерлоо» и такой же заводной «Дай мне» начал сдавать. Теперь ему нужен был старый добрый кислород. Ему хотелось сохранить немного энергии на потом.
С удовлетворением он огляделся. Все танцевали, смеялись, потели и подпевали бесспорным чемпионам евроданса. Том и Криста жадно целовались в центре забитой народом танцплощадки и отрывались друг от друга, только чтобы изобразить танец, больше похожий на половой акт, – Том прижимался сзади к девушке, положив руки ей на бедра, пока она извивалась в его объятиях. Пастернак поднял вверх два больших пальца. Том сунул два пальца в рот, по-прежнему сияя и наслаждаясь моментом. Милли стояла в стороне, держа выпивку разгулявшихся друзей, свистящих и вопящих. У Ив и Кристофа редко была такая благодарная аудитория, и они были в экстазе. Энтузиазм Пастернака и компании заразил всех присутствующих в зале, в основном людей среднего возраста, позарившихся на дешевую выпивку в «счастливый час». После трех песен Пастернак поднял с мест всех теток, которые до этого просто хлопали и смеялись, пока не поддались всеобщему угару. Толстяк прыгал, как мячик, в самом центре, радостно выбрасывая кулаки в воздух. Он снова это сделал. Он снова всех завел. Он на самом деле был Доктор Приколист.
Однако венцом его славы стал момент, когда прослезившиеся Ив и Кристоф вышли поклониться в третий раз, с сожалением оставляя отзывчивую аудиторию, чтобы поехать на последнее свое ночное выступление в другом клубе. Когда Кристоф начал собирать свою установку и отключать микрофоны, Пастернак подобрался к нему и что-то прошептал на ухо.
Кристоф был счастлив пообщаться с фанатом и указал тому на микрофон. Потом поставил обратно свои клавиши на стойку сбоку сцены. Через несколько секунд Пастернак взобрался на маленькую сцену. Те, кто пошел к бару, чтобы получить свою дешевую выпивку до наступления полуночи, начали оборачиваться, смеясь над толстым парнем на сцене.
– Лееедиии и джентльмены! Прекрасная Ив и потрясающий Кристоф… – Он прервался, подождав, пока не утихнут спонтанные аплодисменты и свист. – Ив и Крис прекрасно развлекли нас сегодня вечером, и я думаю, вы согласитесь…
К свисту и топоту добавились крики: «Вали оттуда, толстый!»
– Сейчас, сейчас – обещаю. Но сначала позвольте мне исправить оплошность этого отличного выступления. Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне в наслаждении этим последним шедевром «АББА». Спасибо.
Кристоф сыграл вступление. Пастернак сглотнул и крепко вцепился в микрофон, стараясь выглядеть как Барри Уайт.[15] Он видел поднявших руки девчонок, горделиво улыбающихся в переднем ряду. Он слышал свист и мяукание.
– Давай, Пасти! Давай, сынок!
Его друзья застыли в предвкушении. Им не верилось, что Пастернак отважился на такое шоу. Он улыбнулся Ив, которая подтанцовывала рядом. Кристоф, совсем размякший от умиления, кивнул толстяку. Это было то, что нужно.
Не хочу говоритьО том, через что мы прошли...[16]
Шквал восторгов чуть не сбил Пастернака с ног, когда его друзья и все остальные ринулись к сцене, повсюду были руки и ноги, сияющие улыбки, все танцевали, скакали и отдавались музыке. Пузатые мужики оставили свое пиво на столах и присоединились к всеобщему веселью. Толпа вопила, как на рок-концерте. Пастернак пел во все горло, не слыша собственного голоса, но инстинктивно чувствуя, что попадает точно в ноты. К моменту припева сцена была забита счастливой публикой, и когда пришло время, Пастернак, в слезах экстаза, откинул голову назад и проревел слова с такой яростью и силой, что сам удивился, откуда что взялось:
– ПОБЕДИТЕЛЬ ПОЛУЧАЕТ ВСЕ… Беснующаяся толпа вместе с Ив и Кристофом подпевала:
– ТЕПЕРЬ ВСЕ В ПРОШЛОМ!
Он увидел тянущую к нему руку Милли. Голос начинал садиться. Он сунул микрофон ближайшему желающему и спрыгнул на пол. Вытащив Милли из толпы, он прижал ее к себе и поцеловал со всей страстью, на которую был способен.
– Боже мой, – прокричала она, облизывая губы. – Это было здорово. Сделай так еще раз.
И он сделал. Он не мог ошибаться.
Она опустилась на скамейку. Он сел рядом. Мэгги смотрела прямо перед собой невидящим взглядом, и он заметил маленькую горку камней, на вершине которой возвышался маленький крестик.
– Это мой.
Он хотел встать, но она удержала его за руку.
– Дай мне сказать. Я хочу рассказать тебе.
– Да, пожалуйста.
Шон чувствовал каждый скачок ее настроения, пока она говорила.
– Когда я впервые приехала сюда, то провела всю зиму в солярии. Можешь себе представить? – горько засмеялась она.
– 1986. Мы с мамой купили его по каталогу. Четыре трубки – «Филипс» – мы думали, это круто! Соседи платили деньги, чтобы у нас позагорать. Когда я закончила школу и приехала сюда с девчонками, я была вся оранжевая. Мой самый первый загар. Мне казалось, что я красивая.
На слове «красивая» ее голос дрогнул, и ему захотелось прижать ее к себе, но он сидел и слушал.
– Тогда это был скорее курорт для тех, кому от восемнадцати до тридцати. Мини-юбки, стройные ноги, попсовые песенки – я помню наизусть каждое слово этих чертовых песен.
– И что случилось?
– Это была моя вина. Мне отчаянно хотелось быть первой, кто переспит с официантом. Мы все такие были. Представляешь? Сраный испанский официант! Вряд ли их можно винить за то, что они этим пользовались. Мы сами на этих бедняг просто наседали.
