Татьяна Дубровина - Высший пилотаж
— Что, Верочка? Да вы берите вареньица…
— Что у мужчин извилин меньше!
— Да ну! А я и не знала. Вот, оказывается, в чем дело! А я думала — просто в дурных характерах!
— Характеры — это лишь следствие. Причина же в том… Нельзя ли еще чайку?
— Да-да! Может, новый заварить?
— Крепкий чай вреден для здоровья. Так вот: между двумя полушариями существует такой специальный перешеек. У нас он тоненький и не мешает мыслительному процессу, а у мужчин плотный и непроницаемый, как кирпичная стена.
— Печеньице берите, песочное.
— В этом тесте слишком много масла! Повышает холестерин в крови, а это опасно для жизни. На стенках сосудов откладывается налет, как накипь на дне чайника.
— То-то я чувствую, что мне после печенья становится трудно ходить… Вы говорили о перешейке.
— Да! У мужчин он наглухо отделяет правое полушарие от левого. То есть блокирует переход от логического мышления к интуитивному.
— Точно! Я замечала у мужа… бывшего… губительное увлечение шахматами. Как сядет за доску, так ни на что больше не реагирует. Хоть трава не расти!
— Вот! Переразвитие левого полушария в ущерб правому.
— Правильно. Ущербный был, раз бросил меня с ребенком.
— Все они ущербные. Поверьте мне, Наташенька!
— Но стал академиком.
— Естественно! Какой-то участок мозга развивался гипертрофированно. Зато остальные постепенно и неуклонно отмирали! Не случайно почти все известные миру гении — мужчины. Гениальность — это своего рода уродство.
— Выходит, все мужики — уроды?
— А как же!
— Н-да… Может, и так, Верочка. А все-таки… не знаю… Мне почему-то хочется, чтобы Машенька вышла замуж.
Вера Петровна не осудила новую подругу за это глупое желание. Простила ее человеческое несовершенство.
— Вполне понятная материнская слабость, — снисходительно объяснила она с позиций мудрого и великодушного учителя жизни.
— И внуков хочется понянчить, — мечтательно вздохнула Наталья Петровна.
— Внуков?! — Тут уж Вера Петровна не могла не возмутиться. — У вас же есть великолепная кошка! Конечно, она не так хороша, как моя Леопольдиночка, но…
Разговор плавно перешел на обсуждение кошачьих достоинств и недостатков — эта тема тоже была для обеих весьма и весьма животрепещущей…
Пока пожилые дамы обсуждали теоретические проблемы, Маша занималась практическими.
Пуська опять забеспокоилась. Она то утробно урчала, то музыкально мурлыкала.
«Собирается рожать третьего», — поняла девушка.
Кошка уворачивалась от человеческих рук и избегала человеческих взглядов. Она терлась головой о тумбу письменного стола, требуя выдвинуть ящик.
Маша выполнила ее невысказанную просьбу: быстро вытащила конспекты и наброски чужого заказного диплома, освободив Пуське помещение для таинства появления на свет нового живого существа.
Кошка запрыгнула в ящик, и Маша, подчиняясь повелительному взгляду роженицы, задвинула его. Ей очень хотелось понаблюдать, однако Пусси была против. Маша долго сидела перед столом на корточках. Жадно, напряженно ждала.
Когда у нее уже затекли и ноги, и спина, изнутри наконец послышалось звонкое, певучее, торжествующее мурлыканье, и следом — тоненький требовательный писк.
Девушка поняла: можно открывать «родильную палату». Свершилось.
Третий котенок был черным с белой грудкой. Мокрый и прилизанный, он, однако, сразу проявил решительный характер: первым из всей тройни деловито полез к материнскому брюшку кормиться, безошибочно нащупав ротиком сосок.
«Мужичок», — поняла Маша.
Только сейчас она осмотрела двух первых, терпеливых и спокойных. Как и следовало ожидать, это были девочки. Их она тоже подсадила в ящик, но кошечки начали есть лишь тогда, когда Пуська повелительно подгребла их к себе лапой. Они были послушными и безынициативными.
Из кухни доносилось миролюбивое журчание голосов Веры Петровны и Натальи Петровны, и Маша решила не вклиниваться в их разговор.
«Маме сейчас хорошо, — поняла она. — Мама нашла себе подходящего собеседника, который выслушает и посочувствует. Вере Петровне тоже хорошо. Наконец отыскался человек, который не отмахивается от ее советов. Я там не нужна… Да и не больно-то меня туда тянет».
Она прилегла на диван и стала наблюдать за котятами. Особенно за одним, последышем.
Черненький мальчик с белой грудкой.
Мальчик-брюнет…
Своенравные мысли сделали резкий скачок.
Брюнет… а на груди у него светлые волосы, которые растут мысиком…
Ей, Марии Колосовой, тоже хотелось бы родить мальчика… от брюнета со светлым мысиком на груди…
Она представила себе, как держит на руках новорожденного младенца с темными, еще слипшимися волосенками. Родничок на макушке беспомощно дышит, он мягкий и беззащитный.
— Пацан? — произносит совсем рядом мужской голос, родной и хорошо знакомый, преисполненный радости. — Весь в меня. Летчиком станет.
Маше становится страшно, она боится, что ребенка сейчас заберут у нее и… начнут подкидывать в воздух.
— Погоди! Так нельзя! — протестует она. — Он ведь еще головку не держит!
— Не бойся, Машенька, — успокаивает ее отец ребенка. — Я, может, и сумасшедший, но не до такой степени!
— Машенька?! — Тут ее фантазия опять делает крутой поворот, перенося девушку из нереального будущего к реально происшедшим событиям. — Мы не настолько близко знакомы!
— Ах, простите, — хохочет некто. — Родить ребенка — это еще не повод для фамильярности!
И радужный мыльный пузырь воображения лопается.
Трудно возвращаться в обыденность, в свою тесную хрущевку, в свое стародевическое одиночество.
«Я бы, конечно, не против была завести ребенка, — думает Мария Колосова, — если бы… Если бы дети появлялись сами по себе, без… без всего предшествующего процесса. Повезло же моей тезке, Деве Марии, с непорочным зачатием! Но это — миф. А в реальности такое возможно только через — брр! — пробирку…»
Глава 7
Волшебный клубок
«Приеду в «Солнечный», схвачу Кощея за его тощую шею с острым выпирающим кадыком и легонечко сожму, — вынашивал планы мести Иоанн. — Этого вполне хватит, чтобы задушить тварюгу! Соврал ведь, как пить дать соврал чертов биолог! Как я сразу не догадался. Библиотекарша, ха! Станет владелица такой роскошной дачи работать в библиотеке! Да ведь дураку понятно: столь нежное, чистое, светящееся существо и книжная пыль — две вещи несовместные… Эх, надраться, что ли, с горя? Ну, надраться вряд ли, все же я за рулем, а немножко выпить не помешало бы».
