По ту сторону от тебя (СИ) - Алиса Евстигнеева
Вся моя бравада тут же сошла на нет. Я действительно вела себя хуже маленького ребёнка, впадая из крайности в крайность. То требую, чтобы меня привезли к матери, то пытаюсь сбежать отсюда, сверкая пятками.
— И вообще, сегодня неприёмный день! Что вы здесь делаете?!
Потупила взор, собираясь промямлить что-то в своё оправдание, но мать меня опередила:
— Прости нас, — на удивление бодрым голосом затараторила она, — это моя оплошность. Сама перебаламутила… Киру, — казалось, что произнести моё имя вслух стоило ей определённых усилий. — Но нам очень нужно поговорить. Пожалуйста.
Понятия не имею, какое тут отношение к пациентам в принципе, но от слов Элины строгая медсестра дрогнула:
— У вас двадцать минут до начала обхода.
Мама кивнула, после чего повернулась ко мне:
— Пойдём.
Её рука ещё раз дёрнулась, едва не коснувшись моего предплечья, но вовремя остановилась.
***
— Холодная, безэмоциональная и расчётливая — окрестил меня однажды Борис, прежде чем навсегда уйти из моей жизни. И если с первыми двумя пунктами я была вполне согласна, то в чём именно мой расчёт — понять так и не получилось. А спросить… как-то не решилась.
Сделав непроницаемое лицо, я тогда просто указала ему на дверь:
— Тебе пора.
На этом мои отношения в несколько лет были окончены.
Лишь проревев полночи в подушку, поняла, что рыдаю отнюдь не по утраченной любви. Одиночество. Острое, жгучее и безысходное… уже очень давно разъедало мою душу.
***
И вот теперь, следуя за тонкой фигурой женщины, которая когда-то была для меня самым близким человеком на земле, я силилась откопать в себе эти качества.
Холодность. Безэмоциональность. Расчётливость.
Ведь столько лет получалось!
Десятилетие бесчувственного вакуума, чтобы… что? Закатить истерику смертельно больному человеку? Добить? Разорвать то, что было ещё не разорвано?
Я ненавидела себя за охватившие меня эмоции. Зачем они сейчас, когда трезвая голова нужна как никогда?!
— Кира, ты — эгоистка, — в конце концов припечатал меня внутренний голос, когда мы дошли до нужной палаты, и мать чуть посторонилась, пропуская меня во внутрь. На какое-то мгновение наши глаза встретились вновь. Казалось, что я едва ли не физически ощущаю боль и страх, которые плескались в глубине карих глаз. — Только и можешь, что думать о себе.
Тряхнула головой, заставляя совесть заткнуться хотя бы на время.
***
Палата была одноместной и явно платной. Судя по количеству личных вещей, госпожа Бауэр находилась здесь достаточно давно. На тумбочке у окна расположилась всякая мелочёвка: кружка, расчёска, книга, рамка с фотографией, на которой счастливо позировали трое — ещё молодая и здоровая мама, непривычно улыбчивый академик в своих извечных очках и совсем юный Новгородцев.
— Глеб искренне верит в то, что я могу подойти в качестве донора, — посетовала я неожиданно для нас обеих.
За моей спиной раздался тяжкий вздох:
— Он всё-таки тебя нашёл. Я просила его этого не делать.
Обернулась и уставилась на бледное лицо матери, пытаясь понять, насколько ей были известны планы своего… сына. Прочитать что-либо за безжизненной маской усталости было практически невозможно. Разве что… уголок рта, нервно дёрнувшийся вниз, словно от боли, намекал на искренность.
— Но почему? Почему ты не хочешь воспользоваться этим шансом? Чем я не устраиваю тебя в качестве донора?
На этот раз я куда лучше контролировала себя, но вопросы всё равно звучали слегка истерично.
Мама ещё раз улыбнулась… мягко и печально.
— Кир, а как ты сама думаешь?
— Ужасная привычка — отвечать вопросом на вопрос, — повторила я наставления, которые мне так усиленно вдалбливали в детстве. — Тебе настолько… неприятно видеть меня?
Голос дрогнул, выставляя все мои переживания напоказ.
Родительница обхватила себя руками, пытаясь то ли согреться, то ли отгородиться.
Между нами повисла звенящая тишина, как если бы мы разом оглохли от напряжения.
А потом… потом она призналась.
— У меня нет никаких прав просить тебя о чём-либо.
Она старалась говорить ровно, но всё равно было слышно, что каждое последующее признание стоит ей огромных усилий.
— Донорство — само по себе вещь малоприятная, а если учитывать всю нашу с тобой историю… то разве я могу просить тебя об этом спустя столько лет?
Желудок скрутило болезненной судорогой.
— То есть ты готова умереть, но не поступиться своей гордостью?
Удивительно, но мама даже нашла в себе силы изобразить улыбку.
— Кирюш, ну какая гордость…
В ушах зашумело. Кирюш.
— Пожалуйста, — только и смогла выдавить из себя, моля неизвестно о чём. То ли не называть меня так больше, то ли… о повторении.
— Всё куда банальнее, — слеза скатилась по её щеке. — Стыд… и вина. Я так перед тобой виновата, девочка… моя, — ещё одна слеза очертила вторую щёку.
Мои глаза тоже болезненно жгло от невыплаканного.
— Настолько, что готова умереть и оставить… ещё одного своего ребёнка без матери?!
Мои слова попали в цель. Элина отшатнулась назад как от удара. И в этот момент я словно увидела нас со стороны. Мать, едва стоявшую на ногах и прижавшуюся к стене, себя, жестокую и безжалостную, изваянием застывшую посреди маленькой комнаты.
Ох, не прав был Борис, ох не прав…
— Прости… я… я не это совсем сказать хотела, — сделала пару резких шагов по палате. Смотреть в сторону мамы было невыносимо. — Прости… Это всё слишком сложно. Я… просто хочу, чтобы ты знала. Я попробую. Сделаю всё, что от меня потребуется. Сдам кровь, пройду все анализы… И если… если мои клетки подойдут для донорства, то… — слова окончательно перемешались в голове, поэтому закончила я как-то совсем рвано: — Мы обязательно со всем справимся. Ты только держись. Дождись… меня.
Короткое прикосновение к её руке, и я выскочила за дверь, разрываемая на части от переполнявших меня эмоций, чтобы почти тут же врезаться в крепкую грудь Новгородцева и услышать его скрипящее:
— Что ты ей сказала?!
***
Я сидела в машине Новгородцева и уже минут пятнадцать ждала её владельца. Сбросив обувь, поставила босые пятки на край сиденья и обхватила колени руками. Как-то отрешённо глядела в никуда, а душе — пусто. Пустыня Гоби.
По-хорошему, нужно было уйти. Благо с современными технологиями найти в чужом городе дорогу не проблема. Но я упрямо оставалась на месте.
Перед мысленным взором до сих пор стояло перекошенное от гнева лицо, с которым он меня встретил в коридоре.
— Что ты
