Разделяй и Властвуй (СИ) - Дмитриева
— До встречи, — повторил Марко и взглянул на ожидающих его членов партий.
Те без энтузиазма ковыряли еду, видимо, чтобы занять себя хоть чем-то, и немного оживились лишь по окончанию разговора.
— Если ее имя хоть как-то всплывет в ближайшие дни, то я должен об этом знать, — тоном, не требующим возражений, произнес Марко и поднялся.
В вип-комнате ресторана ему вдруг стало душно и неожиданно охватило дурное предчувствие, что случится что-то плохое. Иррациональное. Странное. Но такое сильное, что не получалось просто от него отмахнуться.
Марко вышел на улицу и сделал глубокий вдох, напоминая самому себе, что осталось немного. Он получил Лукрецию. И скоро должен получить город. Оставалось лишь избавиться от вредителей. И сейчас мотивация была сильна как никогда.
Пока все вокруг суетились, добывая для него нужную информацию, Марко решил пройтись по улицам Секондильяно. Напомнить себе откуда он, что вокруг него, посмотреть на людей. Послушать шум города, который его никогда не раздражал. Италия сама по себе была шумной страной: итальянцы громко говорили, постоянно жестикулировали, не боялись показывать эмоции и чувства. Скандалы были громкие, примирения — страстные, радость — безудержная, горе — оглушительное.
Секондильяно казалось шумнее Италии раза в два. Словно живя в более опасном районе, люди острее ощущали жизнь, проживая каждый ее миг по полной. И, наверное, это было оправдано. Как еще жить в месте, где почти каждую ночь кто-то расплачивается за свои ошибки жизнью? Многие молодые парни были уверены, что лучше прожить несколько лет в удовольствие и сдохнуть от пули, чем влачить нищенское существование, борясь за каждый цент. Гори ярко и быстро. Так они относились к себе. Так же к ним относился и Марко. Так же им позволял жить Секондильяно. Шумно. С размахом. И отводя на это довольно короткий срок.
Секондильяно, Неаполь были жестоки. И, наверное, чтобы владеть ими нужно было быть таким же. И, остановившись около цветочной лавки, наблюдая за городской суетой, Марко окончательно убедился, что сделает все необходимое. Пусть это и будет достаточно жестко.
Направляясь вечером к Лукреции, Марко приказал себе перестать думать хотя бы этим вечером. Его ждала девушка, которую он хотел, ждали более приятные заботы. Утром он получит больше информации и уже тогда решит, что с ней делать. А пока можно позволить себе расслабиться.
В квартире Лукреции было чище, но в спальне так и был расстелен холст, на нем лежали кисти, тюбики с краской, тряпки. Даря Лукреции букет тюльпанов, Марко заметил, что ее пальцы запачканы краской. Как и шея. Как и рубаха, надетая на белье.
Рассматривая ее голые ноги, ягодицы, выглядывающие из-под рубашки каждый раз, стоило ей поднять руки, Марко ощутил жгучее желание взять ее прямо сейчас. Уложить на кровать. И наконец почувствовать всю. Овладеть. Сделать окончательно своей.
— Ничего не получается, — пожаловалась Лукреция, пристраивая тюльпаны в вазу к другим уже чуть завядшим тюльпанам. — Пытаюсь найти вдохновение, отвлечься от всего этого, но… — развела руками. — Мне это надо сейчас. Что-то красивое, со смыслом, символами. Что можно разглядывать, на что отвлечься. Как-то все выплеснуть. Но я в каком-то ступоре…
Марко посмотрел на холст, только сейчас обратил, что вся краска, которую использовала Лукреция, была синих оттенков.
— Ищешь вдохновение в оттенках синего? — уточнил Марко, подбирая одну из кистей.
— Сегодня это Ив Кляйн. Довольно эгоцентричный художник. Запатентовал свой оттенок лазури. Для него краска — не часть произведения, а лишь намек на то, что мы можем принять эту красочную поверхность за живопись. Зритель сам должен догадаться и прислушаться.
— Все равно это какая-то чушь, извини, — усмехнулся Марко, заметил, что на кисти еще не высохла краска.
Лукреция пожала плечами, наверное, не желая объяснять тему.
— Самыми интересными у него были работы с моделями. Он использовал их вместо кисти. Лишь указывал им, каким образом нанести эту синюю краску на тело, чтобы потом они легли на холст и оставили отпечаток на холсте. Искусство делает само себя. В этом что-то есть, какая-то жизнь. Если у меня ступор, то я надеялась, что все случится само.
В конце предложения интонация Лукреции провисла. Даже показалась какой-то горькой. Марко хмыкнул, обдумывая ее слова, и снова посмотрел на кисть.
— Раздевайся, — приказал он. Может, Марко не понимал все тонкости Ива Кляйна, но явно понимал, как может использовать его техники для себя. — Посмотрим, что выйдет.
Наклонившись за тюбиком с краской, Марко заметил, как на холст упала рубашка.
Выдавив на кисть краску, как зубную пасту на щетку, он подумал, что сделал что-то неправильно, но быстро потерял мысль и просто протянул Лукреции кисть.
Она уже сняла бюстгальтер, стаскивала трусы, а Марко просто смотрел на ее тело. Аккуратная грудь с затвердевшими сосками, небольшой животик, который ее не портил, стройные ноги, оливкового цвета кожа. Лукреция казалась и невинной, и готовой ко всему, что он ей скажет. Святая и грешница в одном лице, в одном теле, от чего Марко почувствовал еще большее желание.
Она медленно, смотря исключительно ему в глаза, приняла кисть и снова замерла, видимо, ожидая приказа. Ожидание, покорность, интерес. Марко пытался понять, что испытывала Лукреция, найти ответ в ее взгляде, но там была слишком большая гамма чувств.
— Проведи по ложбинке, вдоль живота. Медленно. Пока я не скажу тебе остановиться, — тише, но твердо произнес Марко, расстегивая пуговицы рубашки.
Лукреция повиновалась. Коснувшись кисти ложбинки, медленно повела ею вниз, оставляя на теле синий цвет. Все ее внимание было сконцентрировано лишь на Марко, от чего он чувствовал, как возбуждался еще больше, как затвердел его член.
Синяя полоса миновала грудь, дошла до живота, пупка, опускалась к лобку.
— Хватит, — в том же тоне произнес Марко, снимая рубашку. — Теперь выдави краску на ладонь и погладь грудь.
Лукреция приподняла бровь. Видимо, он уже вышел за технику Ива Кляйна, но Марко лишь продолжал ожидающе смотреть на нее, давая понять, что ему в любом случае нужно именно такое продолжение.
Лукреция подняла тюбик, отложила кисть и нанесла краску на ладонь. Коснувшись груди, она закусила губу. Вскоре на коже появились длинные линии от пальцев. Сжав грудь, Лукреция негромко застонала. И этого Марко хватило, чтобы окончательно потерять терпение.
Он преодолел расстояние между ними одним шагом и впился в губы, прижимая к себе ближе. Кажется, Лукреция от неожиданности сильнее надавила на тюбик, и он почувствовал, как холодная краска выдавилась ему на живот.
Что-то упало. Рука Лукреции коснулась его торса, размазывая краску, а потом опустилась к ремню, начав его расстегивать, опуская его вниз, на холст.
Почувствовав, что Лукреция приспустила ему брюки
