Мари Луизе Фишер - Поздняя любовь
Он открыл глаза, бледные губы расплылись в улыбке.
— Наконец-то!
— Разве ты меня ждал?
— Как же иначе? Разумеется.
— Если бы я знала!
— Ну, теперь-то ты здесь.
Доната села на край кровати и положила руку ему на лоб.
— Температура все еще есть, — констатировала она.
Он схватил ее за руку и поцеловал один за другим каждый палец.
— Как я рад, что могу быть у тебя.
— Я тоже рада видеть тебя здесь, Тобиас.
— Полежишь со мной? Хотя бы минутку?
Она засмеялась и провела рукой по его каштановым кудрям.
— Только этого еще не хватало!
— Я тебе таким не нравлюсь, — посетовал он. — Знаю, вид у меня ужасный…
Доната прервала его:
— Прежде всего ты болен, дорогуша. Мы должны во что бы то ни стало поднять тебя на ноги как можно скорее.
— Я ведь тоже этого хочу, Доната. Если бы ты знала, до чего мне надоело болеть! — Он не отпускал ее руку.
— Постарайся расслабиться, — посоветовала она.
— Легко сказать!
— Всегда сказать легче, чем сделать, Тобиас. Такова жизнь. А теперь тебе надо поспать.
— Опять спать, только и знай, что спи! У Себастиана я все время спал, а ему негде было даже прилечь.
— Теперь постель в полном его распоряжении… — Она невольно улыбнулась пришедшей в голову мысли. — Или, может, она служит не только ему. А у тебя постель здесь. Ты принял лекарство? На ночь нужно еще что-нибудь?
— Ты так сурова, Доната, — посетовал он.
— Сурова? Я ведь все же приютила тебя в своем доме.
— А теперь хочешь поскорее сбежать. Может быть, даже жалеешь, что приняла меня.
Она почувствовала смущение, подумав, что в его словах есть доля правды.
— Я не умею быть терпеливой с больными, — призналась она. — Даже с самой собой, когда мне нехорошо. Так что не принимай это лишь на свой счет! Такая уж я есть.
— Тогда тебе не следовало меня приглашать.
— Условия у твоего брата были невыносимые — и для него, и для тебя.
— Он был со мною гораздо ласковее, чем ты.
— Он с тобой обнимался?
— Доната! Теперь ты еще и смеешься надо мной.
— То, что ты это заметил, очень хороший признак. — Мягко, но решительно она освободила свою руку.
— Значит, ты и правда меня уже покидаешь?
— Мне надо спать, тебе тоже. — Она охотно поцеловала бы его потрескавшиеся губы, но не позволила себе этого, чтобы не пробуждать в нем напрасных надежд. — Я ведь теперь в одном доме с тобой, совсем рядом, Тобиас. Утром, сразу после завтрака, зайду к тебе снова.
— Почему бы нам не позавтракать вместе?
— Потому, что я люблю сразу после кофе закурить сигарету. — Она встала и ободряюще ему улыбнулась. — Спи спокойно, дорогой мой!
Он ничего не ответил, но глаза его стали грустными.
«Не смотри на меня, как больная собачонка!», — едва не вскрикнула она, но, посчитав, что это было бы пошло, быстро вышла из комнаты.
«И что я за человек! — думала она. — Неужели я не могла бы на этот раз отказаться от утренней сигареты? Ради Тобиаса? Не так уж это мне и необходимо. Но я привыкла в утренние часы ни с кем не общаться, а его состояние просто нервирует меня. Больные всегда меня нервировали. Мне все кажется (хоть я и знаю, что несправедлива), что они притворяются или, по меньшей мере, преувеличивают свои страдания, что, приложив немного доброй воли, могли бы просто стряхнуть с себя болезненное состояние.
Филипп это знал, — думала она дальше. — Он никогда не болел, а если чувствовал себя плохо, то скрывал это от меня. Он не ожидал от меня ни участия, ни сочувствия. Ему было достаточно и доставляло удовольствие давать мне советы и наблюдать, сколь усердно я делаю карьеру. Лишь после его смерти я узнала, что он еще раньше перенес инфаркт. Он от меня это скрыл и уговорил всех общих знакомых держать язык за зубами. Вместо того чтобы объяснить мне, что ему необходимо лечь в клинику, он выдумывал сказки про какие-то внезапные служебные командировки.
Когда мне стало об этом известно, я начала мысленно упрекать его в недостатке доверия. А на самом деле это было почти сверхчеловеческой тактичностью. Понимаю я это лишь теперь. Или он боялся меня потерять?
Как бы я реагировала, если бы мне пришлось в течение двух лет почти ежедневно до дрожи беспокоиться о его жизни и здоровье? Наверное, я стала бы нетерпимой и даже невыносимой.
Впрочем, может быть, и нет. Может быть, и научилась бы обхождению с больным человеком. Ведь я его любила.
Он был очень мужественным и желал мне только добра, но не оставил мне никаких возможностей проявить себя с лучшей стороны».
Тобиас был счастлив, когда Доната на следующее утро все-таки позавтракала вместе с ним. Ему заранее об этом сообщила госпожа Ковальски, когда рано утром пришла присмотреть за ним. Он помылся, побрился и надел свежую пижаму. Экономка поставила перед его кроватью небольшой складной столик и красиво сервировала его на двоих, разместив тарелки, стаканы и чашки. Температуры у него не было, но глаза еще больше запали.
Однако он был доволен.
— У меня сердце замирает от того, что мы вместе завтракаем, Доната!
Она еще не оделась, только накинула шелковый домашний халат на нижнюю рубашку. Без макияжа, пренебрегая условностями, она сидела около его кровати и потягивала апельсиновый сок.
— Да? Замирает?
— Неужели непонятно? Словно мы всю ночь провели вместе.
— Ты бы этого хотел?
— Больше всего на свете!
— Ну что же, — молвила она, — может быть, удастся и это организовать.
Его лицо помрачнело.
— Я что-то сказал не так? — Он положил на тарелку кусок хлеба, который до этого надкусил. — Я для тебя ничто, Доната.
— О чем это ты? Это же неправда!
— Правда. Сигарета тебе важнее.
— Нет. Иначе я бы сейчас не была с тобой.
— Почему бы тебе здесь не закурить? Мне это не помешает.
— В комнате больного курить не полагается.
— Ну, значит, ты все же можешь себе представить, что мы проведем ночь вместе?
— Ведь я только что тебе именно это и сказала.
— Разговоров мало, Доната.
— Не можем же мы быть вместе круглые сутки.
— Почему бы и нет?
— Потому что я этого не выдержу. — Доната в этот момент с удовольствием бы закурила и рассердилась на себя за это желание. — Видишь ли, дорогуша, у мужа и у меня всегда были отдельные спальни, а в течение дня каждый занимался своим делом.
— Да, но ведь это был именно муж. Он знал, что ты всегда принадлежишь ему… — Тут Тобиас сам посчитал сказанное слишком категоричным и поправил себя: — Что вы оба принадлежите друг другу.
— Да, видимо, так оно и было, — равнодушно согласилась Доната.
