Мари Луизе Фишер - Поздняя любовь

Мари Луизе Фишер

Поздняя любовь

Был теплый вечер, приближались сумерки.

Осталась позади сумятица уличного движения центральной части Мюнхена, и она, покрутив ручку, опустила боковое стекло кабины своего юркого кабриолета. Возникший сквозняк разбросал в стороны локоны ее светлого с рыжеватым оттенком вечернего парика, но силы дуновения не хватило на то, чтобы испортить ей настроение.

Глубоко вздохнув, она постаралась расслабиться. Этим вечером состоялся важный прием у потенциального заказчика, с которого она ушла задолго до того, как гости собрались покинуть зал. Излучая во все стороны шарм и расточая любезные улыбки, она удалилась без долгих прощаний, уверенная в том, что все намеченное сделала и долг свой выполнила. Обычно, если только предоставлялась хоть малейшая возможность, она именно таким ранним уходом избегала необходимости напрямую отказывать и особенно назойливым, и даже благонамеренным мужчинам: опыт научил ее, что всегда найдется некто, желающий ее проводить, пригласить на ужин или куда-то еще. А все эти подвыпившие мужички с их вечным флиртом вызывали у нее лишь чувство скуки, особенно потому, что сама-то она оставалась трезвой как стеклышко: ограничивалась апельсиновым соком, даже без примеси шампанского.

Первоначально она намеревалась сразу же после приема еще раз заехать в офис, поскольку ей пришла в голову одна идея, которую хотелось немедленно зафиксировать на бумаге. Но теперь ощутила какое-то странное побуждение направиться в сторону зоопарка. Детей у нее никогда не было, но иногда она думала, что матери, наверное, испытывают к своим малышам такое же чувство, какое и она к своим стройкам. Даже занимаясь совсем другими делами, она всегда беспокоилась об их состоянии. Артур Штольце, ее милейший компаньон и коммерческий директор, считал эту ее заботу чрезмерной и имел обыкновение подтрунивать над компаньонкой, да и сама она временами улыбалась по тому же поводу. Но такова уж ее натура, и нет ни возможности, ни необходимости что-то менять.

На улице Вольфратсхаузерштрассе она остановила машину на незастроенной стороне, опустила стекло кабины и взглянула на еще не законченную постройку. На специальной доске яркими черными буквами рядом с эмблемой фирмы были написаны имена создателей нового дома: застройщика, подрядчика, ответственного за оборудование, техника отопительной системы, художника, ответственного за настил паркета и кафеля, и — не в последнюю очередь — ее собственное имя — «Архитектор Д. Бек». Это она — Доната Бек, и ей всегда было радостно видеть на доске свое имя. А путь к этой цели был долгим и тернистым. Ей уже сорок два, а ведь прошло всего несколько лет с той поры, когда ей удалось добиться авторитета в ее профессиональных кругах.

Чуть подумав, она выключила мотор и вышла из машины, чтобы получше осмотреть стройку. Пока что нет еще почти ничего, кроме внешних стен, так что дилетанту эта коробка сказала бы не слишком много. Но она в своих мыслях уже видела облик всего дома: как спроектировала его на бумаге, как ему предстояло красоваться вот здесь во всех его совершенных гармонических пропорциях, с почти квадратными окнами, величественным входом и широкими, пригодными даже как жилые помещения балконами.

Но что-то ее смущало, что-то было не так.

Она решительно открыла дверь автомобиля, опустила боковое стекло, вытащила ключ зажигания и вынула из ниши для перчаток складной деревянный метр. Быстрым движением скинула с плеч палантин древнеиндийского фасона, бросила его на сиденье рядом с местом водителя и замкнула дверь на ключ. При этом она даже не осознавала, что выставила на обозрение свои точеные плечи и безупречные руки во всей их красоте, а действовала с чисто практическими намерениями. Ее черное платье отличалось утонченной простотой, держалось на плечах благодаря напоминающим спагетти бретелькам, а на талии было украшено лентой таких же блестяще-пестрых тонов, что и палантин.

Легкими шагами, не столь размашистыми, как обычно, — ведь на ногах у нее были лодочки на шпильках — она пересекла проезжую часть улицы. Узкая дощатая калитка в заборе вокруг стройки были открыта, так как несколько человек еще занимались уборкой территории.

Не обращая внимания на то, что черные вечерние туфли стали серыми от цемента, она пересекла холл нижнего этажа, в котором еще не было запроектированной деревянной винтовой лестницы, вскарабкалась, балансируя на каблуках, вверх по стремянке, а потом поднялась на второй и третий этажи по еще не оснащенным перилами внутренним лестницам, зажав сумочку и метр под мышкой.

На чердаке, осторожно обойдя лежащую на полу проволочную решетку, она вышла к парапету и раскрыла сложенный до этого звеньями метр, чтобы заняться промерами.

— Эй, девушка, — раздался резкий мужской голос, — чем это вы тут занимаетесь?

Доната ничуть не испугалась и не прекратила начатого дела.

— На тридцать сантиметров выше, чем по проекту, — констатировала она. — Я словно предчувствовала!

— Да что все это значит? — снова накинулся на нее обладатель резкого голоса.

Теперь она повернулась к нему лицом и не спеша сложила метр.

Мужчина беззастенчиво разглядывал ее, а в его темно-синих, но казавшихся почти черными глазах светилось изумление. Он был молод, высок, силен. Защитная каска сидела набекрень на его каштановых кудрях, грязные брюки были крепко затянуты ремнем, а на голой гладкой груди смешались цемент и пот.

— Если вы, девушка, ищете квартиру, — проговорил он уже мягче и не сдерживая улыбки, — то следует обратиться к маклеру или дать объявление. Нельзя же вот так просто болтаться по новостройкам. Это строго запрещено, и к тому же опасно.

— Благодарю за наставление, — холодно парировала она.

— Перестаньте дерзить! — Он угрожающе вытянул руку в ее направлении.

Ее зеленые, обрамленные черными ресницами глаза сверкнули гневом.

— Не смейте!

Но это произошло. Он грубо схватил ее за руку, и тут случилось нечто странное. Ее словно пронзило током. Так внезапно, что она растерялась. «Спасибо, что хоть не покраснела», — пронеслось в голове. Но уже через пару секунд — так, по крайней мере, ей показалось — она пришла в себя.

— Я — архитектор!

Он хотел импульсивно что-то возразить, уже открыл было рот, но тут его ясное лицо выразило сомнение, недоверие, насмешку над смелостью ее заявления. Потом он осознал, что она ведь могла сказать и правду, а если так, то он не вправе ее обижать. Сглотнув набежавшую слюну, он с трудом выдавил:

— Вот уж не подумал бы!