Анна Богданова - Юность под залог
– Нет! Ну надо же! Надо ж было Мефистофеля позвать! – «Мефистофелем» Аврорин брат всю жизнь звал Владимира Ивановича и вообще всех мужчин, к кому испытывал крайнюю неприязнь.
– Ой, Генечка, ну что ты! Дорогой мой, золотой! Отдыхай! – грудным, красивым голосом сказала Ирина Стеклова, новая его пассия. Ира была высокой симпатичной женщиной, с модной стрижкой, прямым (ото лба) носом. Она любила хорошо одеться, вкусно поесть, никогда не отказывалась выпить, однако, несмотря на свой неумеренный аппетит, Стеклова не производила впечатления толстой или склонной к полноте. Может, потому, что с юности привыкла ходить прямо, втянув в себя живот?.. Она любила посмеяться, любила мужчин. Все у нее были «дорогушами», «солнышками», «золотками». Одним словом, Ирина казалась удивительно легким и веселым человеком. Что на самом деле любила эта женщина и что в действительности она думала о «дорогушах» и «золотках», одному богу да ей было известно.
– А я ведь уже была в этом кафе! – прошептала Аврора на ухо своей подруге Тамаре Кравкиной.
– Да? Когда это? – спросила та, уписывая один за другим кругляшки любимой «любительской» колбасы.
– Давно. Еще когда в школе училась. Меня сюда Вадик Лопатин приглашал, – печально вздохнула Аврора, вспомнив свою первую, такую светлую и чистую, любовь. – Он подарил мне фигурные коньки в тот день и привел нас с Ненашевой сюда...
– А теперь-то он где? – Тамара вылупила свои рыбьи глаза.
– Вадик уехал с родителями в Мурманск. А где он теперь, не знаю... Тамар! Давай выпьем!
– Давай! – И Кравкина, закусив водку соленым огурцом, проговорила с недовольством: – Слушай! Этот Вовчик, ну помнишь, я тебе о нем рассказывала?..
– Твой двоюродный брат?
– Ну да, который с Урала к нам погостить приехал!.. Дурак какой-то! Ты не представляешь, как он мне надоел! Видите ли, покажи ему Москву! Я езжу везде с ним, как идиотка, а он ходит за мной, словно тень, и ты знаешь, Аврор, вот ну ни на что не смотрит! Уставится мне в спину и сверлит ее, и сверлит! Ужас какой-то! Скорее бы обратно уехал!
– Может, он в тебя влюбился?
– Ты что?! С ума, что ли, сошла? Он мне совсем не нравится. Ну вот ни капельки! Да и потом брат он мне, хоть и двоюродный, но все же брат.
– Зин! Ты послушай меня, пока Полина-то отошла, – обратился к Гавриловой ее старший брат Василий Матвеевич.
– Что такое? Что случилось? – спросила она.
– Вот именно, что случилось! Влюбился я опять, Зин!
– Да что ты, Вась, ей-богу! Ты хоть бы уж на старости лет Полю-то не терзал! Такая ведь хорошая женщина!
– А что я могу с собой поделать? Ну что? Любовь – дело такое... Сердцу-то не прикажешь!
– Ой, Василий, вечно ты...
– Да ты послушай, послушай! Мая (ее Майкой звать) на пятнадцать лет моложе меня, но ты знаешь, Зин, по-моему, она готова ответить мне взаимностью... – начал было Василий Матвеевич, как вдруг в этот момент его младший брат Иван, пропустив роковую для себя рюмку, каркнул во всю глотку, подобно вороне из крыловской басни:
– Я всю войну прошел! А до Берлина не дошел! Почему? Почему не я сорвал с рейхстага поганое фашистское знамя? Я вас спрашиваю!
Все вдруг замолкли и посмотрели на него.
– Да-да! Я вас спрашиваю! Почему, почему не я сорвал... – Тут Иван Матвеевич не выдержал и заплакал.
– Ну, началось! – яростно прошипел Василий Матвеевич. – Слушай, Зинаид! Вот терпеть этого не могу! Как начнет одно и то же, одно и то же! Сил никаких нет! Зин! Ну честно, я ему щас по морде дам!
– Не надо, Васенька, не надо! Что ты! Ты ж его знаешь – психанет, еще, чего доброго, драку затеет! – успокаивала брата Гаврилова.
– Дур-рак! Ты смотри, смотри, щас петь начнет! – злобно предрек Васенька.
– Ванечка, не надо, перестань, не порть людям праздник! – увещевала мужа супруга – химичка Галина Тимофеевна. Любаха воспользовалась моментом и залпом маханула полстакана водки.
– А я что? Я разве кому-нибудь что-нибудь порчу? Не-ет, – протянул Иван. – Я просто спросил. А так, я ж тоже веселюсь, – и он захохотал, утирая слезы. – Веселюсь со всеми вместе! – И Иван Матвеевич с нескрываемой патетикой и страстью запел свою любимую песню: – Др-р-рались по-гер-ройски, по-р-р-русски два друга в пехоте морской. Один пар-р-ень бы-ыл калужский, др-р-ругой паренек – костромской...
– Ой, какая я несчастная женщина! – в унисон ему заголосила младшая сестра Екатерина. – До чего дожила? Осталась одна-одинешенька на старости лет! Дергач меня не любит! Дети не уважают! Все куда-то разъехались! Толька, старшенький, сидит, Аркадий бросил мать – уехал в Томск! Верка оказалась профурсеткой! Ой! Не могу! Дайте скорее выпить! – Хлобыстнув два фужера любимого крепленого вина, Катерина была готова к выяснению отношений. – Зин! Вот хоть ты-то любишь меня?
– Люблю, люблю, – отмахнулась та.
– Ни черта ты меня не любишь! Я знаю, ты Антонину больше любила! А теперь врешь!
– Не трогайте мою маму! – истерично заголосила Милочка-художница, плакатистка, круглая сирота. – Ее давно нет с нами! И нечего обливать грязью ее светлое имя!
– Ты наедайся, Миленок, наедайся, – посоветовала племяннице Зинаида Матвеевна. – Ведь дома-то, поди, ничего себе не готовишь? Поди, голодаешь! О-он какая худая!
– Ой! Зинаида у вас все так вкусно, так вкусно! – прокричала Калерина. – Прямо как в больнице!
– Э-эх! Галюнчик ты мой! – умилился Владимир Иванович, а его бывшая жена вдруг как заорет:
– Это у меня-то как в больнице?! Это, выходит, я дорогих гостей больничными харчами потчую?! – возмутилась Зинаида, а рядом разыгралась еще одна семейная сцена.
– Куда пошел? – воскликнула Ульяна Андреевна, вцепившись мертвой хваткой в рукав Алексея Павловича.
– В туалет. А что – нельзя? – спросил тот и прищурился.
– А зачем чекушку взял?
– Клизму поставлю.
– Что? Клизму? Зачем? Золотой вы мой! – удивилась Ирина Стеклова, и Юрин отец подробно принялся расписывать ей положительные стороны сего мероприятия.
– Вот так вот. И геморрой излечил полностью! – похвастался он в заключение своего рассказа.
– Да что вы говорите?! Неужели этим способом можно вылечить такое неприятное заболевание?
– Не-есомненно, – подтвердил он, – ранки-то от спирта зарубцовываются, затягиваются, – растолковал Метелкин-старший и рванул в уборную.
Парамон Андреевич сидел тихо – ни с кем не разговаривал, ел мало и вовсе не пил, все о чем-то думал сосредоточенно.
Юрик с другом Федькой вспоминали армейскую жизнь, перебивая и перекрикивая друг друга.
– Не, а ты помнишь, помнишь! – возбужденно кричал Метелкин. – Как Штаркина товарищ полковник спрашивает: «Ты почему, гад, лавровый лист в суп не кладешь?»
