Анна Богданова - Юность под залог
– Давайте-ка определимся, уважаемая Зинаида Матвеевна, насчет того, как кого рассадить. От этого, уверяю вас, зависит, если можно так выразиться, качество и исход вечеринки. Потом побеседуем относительно закусок, горячих блюд, десертов и напитков...
– Семен Семенович... – замялась Гаврилова, теребя стрелу зеленого лука, что торчала из ее синей в желтый горох тряпичной хозяйственной сумки. – А нельзя было бы сначала договориться о цене... Не знаю, потяну ли я... – прибеднялась она. И Дуршлаков (видать, знаток своего дела) принялся объяснять ей, как лучше поставить столы да какие напитки подавать в начале банкета, чтобы гости сразу «не скопытнулись», а какие в середине, что лучше пить «под рыбу» и какие вина «под мясо». Он говорил и говорил, игнорируя столь волнующий Гаврилову вопрос о цене всего этого «удовольствия», в результате чего та окончательно потеряла бдительность и полностью доверилась товарищу С.С. Дуршлакову.
Когда же цена (спустя час) была им все же названа, Зинаида Матвеевна как-то непроизвольно съехала со стула, но быстро очнулась и, схватившись за левую грудь, воскликнула:
– Ой! Бат-тюшки! Это ж какая бешеная деньга! Откуда ж у меня столько?! Ох! Не могу, щас сердце лопнет!
Аврорина мамаша поныла-поныла, поохала-поохала, но согласилась, потому что иного выхода у нее не было – не могла она ударить в грязь лицом перед своей многочисленной родней и знакомыми!
* * *Наконец все было готово – в зале ресторана «Ромашка», переделанном несколько лет назад из кафе (того самого, кстати, где Вадик Лопатин – первая любовь нашей героини – отметил свой прощальный вечер перед отъездом в Мурманск, позвав Аврору с Иркой Ненашевой), стояли столы, составленные буквой П; по углам и стенам были еще столики для посетителей, никак не связанных с приглашенными гостями Зинаиды Матвеевны.
Ряд бутылок выстроен, закуски наметаны, крахмальные салфетки торчат с готовностью, ожидая следов губной помады и жирных пальцев.
Стулья – вжик-вжик. Громкие приветствия, неловкое молчание, невразумительное мычание, вроде «м-м-м» и «тек-тек», одинокий смешок, всеобщий гогот, радостные возгласы, крепкие дружеские объятия, счастливые возгласы наподобие «Сто лет не виделись!» или «Как мы рады!».
В восемнадцать тридцать уже все гости заняли свои места (все, кроме счастливой пары – Владимира Ивановича с Галиной Калериной), с жадностью глядя на закуски с бутылками – глядя, но не решаясь пока взять в руки столовые предметы и приступить к полнейшему и абсолютному уничтожению угощения. Да и с первым тостом некоторое время все никак не могли определиться. Это и понятно! За что, за кого пить? За обойденное вниманием рождение Арины, за возвращение Метелкина из армии, за Зинаиду Матвеевну и ее уход на пенсию, а может быть, за Геню с Ириной Стекловой? Народ сидел в нерешительности – все были как-то скованы и напряжены. Пока...
Пока в зал не ворвался Владимир Иванович с Калериной. Он был в своем синем костюме-тройке. На животе его поблескивала серебряная цепочка часов. Она – в кримпленовом платье мышиного цвета с огромными драконами цвета разбавленной воды из-под вареной свеклы, которое было явно чужое, подаренное кем-то: оно сильно стягивало большущий живот Галины, а линия плеч затерялась где-то ближе к локтевым сгибам.
Гаврилов долго думал да размышлял, как бы ему поэффектнее появиться на вечере. И тут, как это обычно случалось, ему в который раз помогла книга. Накануне Владимир Иванович открыл томик А.С. Пушкина и случайно наткнулся на следующие строки из «Евгения Онегина». Он с чувством продекламировал их Калериной, которая сидела рядом, поджав ноги, и вязала очередную шапочку из ровницы.
– Галюнчик! Ты только послушай! Послушай, какая прэлесть! Театр уж полон; ложи блещут; партер и кресла, все кипит... Так, так, взвившись, Занавес шумит... Стан совьет... Ага, ага! И быстрой ножкой ножку бьет... Шедевриално! – бормотал он себе под нос. – Вот! Гляди-ка, Галюнь! Вот! Послушай! Все хлопает. Онегин входит, идет меж кресел по ногам, двойной лорнет скосясь наводит на ложи незнакомых дам... Ну и дальше. Мы так и появимся на банкете! Как Онегин! Позже всех. Хлопнем дверью, передавим всем ноги и сядем на свои места. Все-таки Пушкин – гений! Не зря я внучку в честь его няньки назвал! А, Галюнчик?!
– Ой, да уж ладно тебе, Гаврилов. Ноги ты отдавишь... – проговорила Калерина, невообразимо медленно вывязывая изнаночную петлю.
Владимир Иванович с силой захлопнул после себя дверь, так что гости даже вздрогнули.
– Здравствуйте, товарищи! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! Тук, тук, тук, тук, тук, – громогласно воскликнул Гаврилов, отбивая мелкую дробь по спине своей любимой. – Знакомьтесь, это моя жена, Галина Калерина! Замечательная женщина, настоящий ангел во плоти! – сказал он и потащил «замечательную женщину» к столу отдавливать присутствующим ноги. – А что сидим, как на похоронах? Почему не пьем? А? – И Гаврилов, плюхнувшись напротив своей бывшей жены, которая, стоило ему только войти, заерзала на стуле, покраснела – засуетилась, одним словом. – Садись рядом, Галюнчик, не стесняйся, будь как дома... Выпьем, други мои! – с ходу выдал он.
– За что? – спросила Зинаида, покачивая Аришу на коленях. Гаврилов встал, хотел было предложить присутствующим осушить бокалы за себя, такого неповторимого, милого, наидобрейшего человека, но передумал и выпалил возмущенно:
– Тоже мне! Выпить, что ль, не за что?! Было б чо выпить, а за что – мы всегда найдем! Правда, товарищи? – И «товарищи», бурно поддержав его, сразу как-то расслабились; смущение, неловкость, скованность – все как рукой сняло. – За мир во всем мире! – не задумываясь, провозгласил Гаврилов, маханул рюмку водки и, усевшись на место, принялся с необычайной нежностью обхаживать «умалишенную». – Галюнчик, какой тебе салатик положить? Этот? Вон тот? Сейчас! Может, колбаски хочешь? Да не стесняйся! Тут же все свои!
Что творилось в душе Зинаиды Матвеевны! Она была готова убить этого вихрастого Галюнчика с мутными, отсутствующими глазами и неправильным прикусом, а потом и бывшего мужа.
Гости разделились на небольшие группы по интересам. Семейство Павла Матвеевича (того самого, что провел безвинно восемнадцать лет в лагерях) без зазрения совести тащило со стола все, что можно было стянуть: нарезанную колбасу, ветчину, Виолетта даже умудрилась спереть бутылку водки и, положив ее на дно сумки у ноги, принялась рассказывать о своей тяжелой работе в ДЭЗе.
Семейство Ивана Матвеевича больше налегало на еду – такое впечатление, что все они голодали до этого вечера суток сорок, не меньше.
Геня недовольно бубнил себе под нос:
– Нет! Ну надо же! Надо ж было Мефистофеля позвать! – «Мефистофелем» Аврорин брат всю жизнь звал Владимира Ивановича и вообще всех мужчин, к кому испытывал крайнюю неприязнь.
