Выше стен - Тори Ру
Разогнавшийся пульс отзывается болью в висках, я не могу поднять взгляд, снова ожидая решения Свята. Если он пошлет меня, я вниз головой нырну в чахлые кусты и торчащие из них колья арматуры и умру…
— Бог простит, — шумно вздыхает он. — Кто я такой, чтобы отпускать грехи…
Вместе с холодным ветром до меня долетает аромат его парфюма, и в мыслях воцаряется туман. Мы были так близки, что невозможно быть ближе. Свят давно меня простил, поэтому перешагнул через гордость и заступился, наплевав на предрассудки и сплетни. Он сделал так много добра, хоть я и не заслужила…
Я кидаюсь к нему и обнимаю, прирастаю душой к его душе и зарываюсь носом в воротник, а его теплые руки смыкаются на моей талии.
— Не оставляй меня, пожалуйста. Будь всегда рядом… — плачу и задыхаюсь от невероятной, нестерпимой красоты момента, и его тихий шепот обжигает макушку:
— Буду, Регина. Рядом я точно буду.
23 (Святослав)
Я провожаю дурочку до беленого заборчика и с усилием отцепляю тонкие грязные пальцы от рукава новой куртки.
— Ну все. Тебе правда пора. Иди домой, окей?
Она смиренно соглашается, но не двигается с места.
Видимо, по причине заторможенности ее жестко буллили в школе. А заторможенность — следствие того, что Наташа пару раз роняла ее в детстве. В общем, я ни хрена не понял в ее исповеди. Точнее, даже не пытался вникнуть, что там она пыталась до меня донести: голова пухнет от своих проблем, и чужие — ни к чему.
У меня мать с идеей фикс съехаться с мутными типом и папаша, впавший в любовный маразм. У меня нет денег и перспектив, зато есть нездоровый интерес к моей персоне в шараге, и его, благодаря дурочке, я сегодня знатно подогрел.
Жаль, что я не умею так же поэтично жаловаться на дерьмовую жизнь.
Дурочка открывает рот, чтобы сказать что-то еще, в глазах с потекшим макияжем сияют слезы и засела собачья преданность — настолько явная, что меня корежит, как от удара под дых.
Она опять истолковала все неправильно. Но так даже лучше. Веселее, и не позволяет забыть, какое я дерьмо.
— Я увижу тебя снова? — умоляет глупое создание, пялится, не моргая, и вынуждает меня кивнуть.
— Конечно. У тебя же есть глаза.
Разворачиваюсь и быстро ухожу, но успеваю заметить на брусчатке у гаража свежий след мокрых протекторов и яркий свет в столовой.
Папаша пораньше вернулся с работы и наверняка устроил шоу с широкими жестами, тупыми дешевыми сюрпризами и несмешными шутками, а его жена восторженно слушает, втайне мечтая, чтобы он заткнулся или поскорее сдох.
А может, он сейчас протирает зад в плетеном кресле, потягивает кофе и несет мотивирующий бред о том, каким справедливым и честным является и как всем вокруг помогает.
Немудрено, что дурочка считает его хорошим. Раньше я тоже так думал, но его слова постоянно расходились с делами.
От души харкаю под ноги и ускоряю шаг.
Хочется вернуться, нагнать Регину, войти в дом вместе с ней и, глядя в его самодовольную рожу, спросить: неужели он действительно не понимает, что в его семье творится лютый звездец? Новая жена на его кровные открывает кабак, а любимая доченька не в порядке. У нее не хватает винтиков в голове, но на все находятся странные больные объяснения. Она стырила его накопления и отнесла конченому ублюдку, в которого вкрашилась до беспамятства. Она постоянно косячит, получает от одногруппниц ногами в живот, а защищать ее приходится мне…
Я мог бы незаметно подкинуть украденное в отцовский сейф. Или выйти из тени и сознаться во всем — выложить пачки на стол, очистить совесть и вывести ее из-под удара. Но как насчет справедливости?..
Впереди виднеются гнилые доски заброшенных дач, и я сворачиваю в первый прогал между заборами. Продираюсь сквозь репейники и крапиву, давлю подошвами осколки стекла и матерюсь.
Пришлось изменить маршрут и сделать крюк, но так ее умоляющий взгляд больше не прожигает спину.
Дышу на замерзшие руки и до боли сжимаю кулаки.
Она меня бесит. Я бешу сам себя.
За то, что в самые неподходящие моменты думаю о ней, туплю, сомневаюсь и превращаюсь в развалину. За то, что успокаиваюсь, расслабляюсь и включаю режим защитника, когда она, как кошка, хватается за меня холодными тоненькими пальцами.
Такое случалось и раньше — в присутствии Яны башня тоже отлетала на раз. Но «папина радость» — вообще не мой уровень и типаж — вызывает странный трепет, желание держать ее жизнь под контролем, ошиваться поблизости, пристально разглядывать… Дотрагиваться, лапать, целовать и, поддавшись до тошноты прозрачным намекам, снова завалить ее где-нибудь в укромном месте и отключить тормоза.
Она стала проблемой. Все зашло слишком далеко.
Ледяной ветер шелестит остатками листвы в кронах кривых яблонь, распугивает дерущихся за высохшее яблоко ворон, задувает за шиворот. От потребности затянуться сводит скулы, но холод понижает градус крови и проясняет мысли.
Я повелся, потому что давно никому не нужен, а дурочка запросто шагнет в огонь, если я попрошу. А еще она знает, как хорошенько ублажить парня. Годы тренировок — она предпочитает этим гордиться.
Из желудка поднимается горечь, а грязь, налипшая на подошвы, кажется неподъемной. Некогда самый перспективный человек элитной тусовки докатился до провинциальных шалав.
Подавляю лишние эмоции и концентрируюсь на чистой ненависти — усилием воли я умею доводить себя до любого состояния, будь то полная апатия или эйфория, не снившаяся даже бывалым торчкам.
Пока все идет по плану. Я разворошу их чертово уютное гнездо.
***
Связка ключей завалилась за подкладку видавшего виды рюкзака, но полумрак подъезда рассекает тонкая полоска света — наша входная дверь не заперта. В приступе паники толкаю ее плечом, но тут же усмехаюсь: все отлично, здесь у нас чертова идиллия. Мама и Валерон бухают на кухне.
Они частенько проделывали это, пока я батрачил на дядю в забегаловке, но после того как мать объявила о серьезности их отношений, шифроваться перестали окончательно.
Грохаю
