Эм + Эш. Книга 1 - Елена Алексеевна Шолохова
Но встретились мы раньше и… лучше б не встречались. Столкнулись с ним как раз после алгебры. Вся их компашка собралась на лестничной площадке между вторым и первым этажом. Пройти мешали, но кого из них это волновало? Он вообще восседал на подоконнике по-царски, обнимая… Шестакову! Кто говорил, что они поссорились? Кто утверждал, что он её избегает? Он обнимал её совершенно по-хозяйски, и та просто млела и прижималась щекой к его плечу. Вот такую картинку я наблюдала, чувствуя, себя при этом полной дурой. Нафантазировала-то себе: что-то было, промелькнула искра! Фу!
На секунду, даже нет, на мизерную долю секунды мы встретились взглядом, но я тут же прошла мимо. Хотя успела заметить, что он при виде меня встрепенулся, что ли, и аж выгнул в удивлении бровь.
Честно говоря, я ведь не строила на его счёт никаких планов, не мечтала о нём, как та же Светка, не собиралась встречаться с ним. Но увидев его с Шестаковой, неожиданно для себя расстроилась и очень сильно. Нет, ну какая же я всё-таки дура… Хорошо ещё, приучена держаться, а то слёзы так и жгли глаза.
Третий урок высидела как на иголках. Со Светкой даже разговаривать не хотелось. Если б не её россказни, я бы не навоображала себе чёрт знает что. Хотя та и сама погрузилась в печаль — тоже ведь имела счастье лицезреть сладкую парочку. В столовой я намеренно села, спиной, так, чтобы не видеть его, да ещё и спряталась за колонну. Могла бы вообще не ходить — всё равно аппетит как отбило. Поковырявшись для приличия в шницеле, пошла к окошку. Сдала посуду и прямиком на выход. Столовая наша располагалась в отдельном одноэтажном корпусе, пристроенном к школе много позже. Этакий аппендицит, но нужный, даже необходимый. Только коридор, что вёл от столовой в основной корпус, занимал добрую сотню метров, если не больше. Причём изогнутую. Отсюда и ассоциации с пищеводом.
Там меня Шаламов и нагнал. Неожиданно подлетел сзади. Я оглянулась, и всё внутри перевернулось. Уставилась на него и снова краснею. Это уже, похоже, какой-то условный рефлекс на него. Но какие же у Шаламова синие глаза! Какой он вообще… невозможно красивый!
Я невольно сглотнула — вдруг пересохло во рту. И язык-предатель онемел. Он разглядывал меня с какой-то весёлой жадностью. Губы его дёрнулись и приоткрылись, будто он собрался что-то сказать. Но тут со стороны столовой послышались шаги — торопливое цоканье каблуков, — а затем голос, жеманный, ненавистный: «Эдик! Эш! Ты меня ждёшь?».
Он сразу выпустил мой локоть и отошёл на пару шагов. Взгляд его одномоментно стал совсем другим, небрежным, а когда из-за поворота вывернула Шестакова он с насмешкой бросил: «Ну, как здоровье? Кстати, ничего такой боевой раскрас».
Шестакова прыснула, подхватила его под руку, и они ушли вместе. А я осталась, как выражается Шулейко, «обтекать». Серьёзно, мне не было так обидно, даже когда отец назвал меня полным нулём. Но я и тогда разревелась, а сейчас… казалось, меня так и разрывает в клочья изнутри. Только вот хоть умри, а нужно держать себя в руках.
Совершенно одеревеневшая я поднялась на второй этаж к кабинету литературы. Светка, Настя Куклина и кто-то ещё меня тыркали, дёргали, что-то говорили, но я словно впала в анабиоз. Я кивала на их реплики, что-то отвечала на автомате, по-моему, невпопад, судя по их недоумённым переглядам. Да ну, к чёрту! Мне плохо! Мне так плохо! Невыносимо просто! Я так его ждала, в смысле ждала встречи с ним, а он… Мне не было так плохо, даже когда я болела. Почему я должна притворяться, что со мной всё в порядке? Ведь больных отпускают домой. А мне сейчас во сто крат хуже.
Я подошла к Людмиле Николаевне и отпросилась. Соврала, что тошнит, потому что «голова уже болела» как-то раньше. Светка пыталась прицепиться:
— Как? Куда? А как же сбор у Мочалки?
— Сама сходи. Потом расскажешь, — выдохнула я и направилась к лестнице. И не дай бог гардеробщицы снова на месте не окажется! Костьми лягу, но уговорю отца её уволить.
На своё счастье та сидела в гардеробе, вязала что-то серенькое, мельтеша спицами. На моё появление отреагировала привычным образом — недовольно пробухтела что-то под нос, но вязанье отложила, кряхтя поднялась и принесла мне куртку. Скорее прочь из школы, пока ещё хватает сил держаться!
А уж дома я наплакалась вволю. Ругала себя на чём свет стоит. Ну что я за дура такая?! Вырядилась! Для кого? Размечталась! А он плевать хотел. А «боевой раскрас» и вовсе как пощёчина. Никогда меня так не оскорбляли. Хотя сама виновата. Это ведь было глупо, сразу понятно. Только выставила себя на посмешище. Вот что он обо мне подумал? Наверняка догадался, что я ради него всё это затеяла! И наверняка посмеялся надо мной со своей подружкой. Да не наверняка, а посмеялся. Я вспомнила, как она прыснула над его словами. Боевой раскрас! Это же надо так сказать! Может, у меня и не получилось что-то, но кто его просил высказываться, да ещё так обидно? А я думала, он — нормальный. Думала, он… не знаю. Я и слов-то не могла подобрать, такой у меня сумбур в голове все эти дни творился. Впрочем, теперь уже неважно. И если уж я выставила себя дурой, то он выставил себя сволочью. А раз так, то я больше не должна его замечать. Не притворяться, а действительно не замечать! Я не буду смотреть их расписание, не буду фланировать по коридорам на переменах. Только из кабинет в кабинет. Никаких дежурств у окна. И никаких подслушиваний у стенки!
Истощённая рыданиями, я незаметно уснула, а разбудила меня Светка. Про репетицию
