Энн Мэйджер - Рыцарь в потускневших доспехах
— Почему?
— Потому, что я сделала выбор. А у нее есть право сделать свой. Не хочу ломать ей жизнь, не хочу навредить ей. У нее теперь другая семья.
— Почему бы тебе не написать в Агентство по усыновлению?
— Я писала, но мне так ничего и не удалось узнать.
— Не сдавайся. Для приемных родителей вполне естественно опасаться биологических родителей. — Его мрачный голос снизился до шепота:
— Может быть, когда-нибудь…
— Теперь ты понимаешь, почему я сделала все возможное, чтобы позаботиться о детях своей сестры. Когда я потеряла родителей, я наделала чудовищных ошибок. Не могла допустить, чтобы такое случилось и с детьми сестры.
Кристофер долго держал Даллас в объятиях. Он знал, что такое — потерять ребенка фактически или юридически, но испытывал смешанные чувства по отношению к женщинам, отдающим своих детей. Маргарита отдала Стефи. Его собственная мать почти отказалась от него ради карьеры, мужей и любовников.
Но чем дольше он обнимал Даллас, тем яснее сознавал, что Даллас сделала не то же самое. Она сама была ребенком, совсем не готовым заботиться о новорожденном, а отец тоже был мальчишкой. Она поступила так в интересах ребенка.
— Итак, этот парень сбежал, оставив тебя беременной, — резюмировал Кристофер.
— Нет. Я оставила его. Он бы женился на мне, но для меня на первом месте был ребенок. Ее жизнь для меня была всем. Он не любил меня, а я слишком запуталась, чтобы любить кого-нибудь. Нам пришлось бы жить с его родителями. Я стала бы обеспечена на какое-то время и сохранила бы ребенка, но у нас не получилось бы настоящего брака. Мы оба были слишком незрелы для этого. Я хотела, чтобы мой ребенок стал частью настоящей семьи. И он в конце концов согласился.
Кристофер подумал обо всех ошибках, которые допустил в собственной жизни, — о своем бунтарстве, о Маргарите, Салли и саморазрушительных безумствах после ее гибели. Как мог он судить Даллас?
Он начал нежно целовать ее.
— Рад, что ты сказала мне. Я поступил еще хуже, — признался он мрачно.
— Может, когда-нибудь ты откроешь мне свою тайну.
— Не сегодня, — прошептал он, обвивая ее руками и опрокидывая на койку.
— Тогда у нас не будет секретов друг от друга, — сказала она.
Больше не будет лжи.
Он хотел быть честным с ней, но не знал, смогут ли они пережить его признание. Он прижался к ней. Его руки крепко обнимали ее. Он жаждал обладать ею — чего бы это ему ни стоило. Он целовал ее, все больше втягиваясь в водоворот дикой страсти.
Не дыша, как и он, она дотянулась до его глаз и сняла с него очки в проволочной оправе. Он ощутил себя голым и незащищенным, пока она изучала его лицо. Попытался смотреть в сторону, но она удержала его и обвела пальцами его чеканные черты, любуясь их мужественной красотой.
— Ты так прекрасен — прямо как кинозвезда. Он отшатнулся. Она отдернула руку и нежно поцеловала его в кончик носа:
— Нет, я не хочу, чтобы ты был кинозвездой. Хочу, чтобы ты был обычным — как я. Фермером, который не умеет управлять парусником.
— Милая…
Ее рот жадно прижался к его рту, и его снова закружило в вихре чувств. Ее язык касался его языка, и любое неосмотрительное признание растворилось бы в пламенном вихре его страсти.
Он хотел ее. Немедленно. Ему пришлось исследовать тайну ее шелковистой кожи, длинных ног, золотых волос. Его рот передвигался от ее губ вниз, по изящной линии ее подбородка, теплой шее — к впадине между грудями и дальше, к пупку. Чувственная, как кошка, она выгнулась, приглашая его губы.
Он сбросил с себя полотенце и расставил ноги. Она открыла рот от изумления и побежала пальцами по его плечам, груди и ниже — к талии, задерживаясь на мускулах и пробираясь сквозь заросли волос, покрывающих его грудь. Ее прикосновения были как необходимость. Это сводило его с ума, и он бы разорвал ее розовую блузку, если бы она не содрала ее с себя сама вместе с джинсами.
При виде ее тела, такого бледного и такого сладко-чувственного, дикий голод, снедавший его, стал еще острее. Он потянул ее под себя с тигриной свирепостью и умыл своим языком. Затем задвигался, погружая глубоко в нее свое бархатное тепло, и сделал ее своей.
Она была потрясающей. И удивительной. Чувства и эмоции выше всего того, что он знал раньше, поглотили его. Она захватила его целиком. В финале, в огненном взрыве экстаза, он понял, что хотел ее всегда.
Потом он открыл люк — так, чтобы морской бриз освежил их разгоряченные тела. Они лежали рядом в истоме под звездами, смакуя насыщение друг другом. Ему нравилось, что ее нога доверчиво лежит на его ноге; нравилось, как ее голова покоится на его широкой груди. Он чувствовал такую сладость от близости с ней, какой не ведал раньше. Они отдыхали, испытывая блаженство оттого, что они рядом, пока не рассвело. Затем она встала и поцеловала его бесконечно долгим поцелуем.
Когда она пошла по росистой траве назад к дому, небо уже полыхало.
Никогда прежде он не чувствовал такого одиночества. Что произошло с ним? Как будто без нее он лишился части самого себя и не мог вы-, нести разлуки с ней даже на несколько часов.
Хватит лжи.
Ему придется рассказать ей все.
Его глаза чесались и покраснели от долгого ношения контактных линз. Он снял их и снова лег.
Как же ей объяснить?
Глава 10
Даллас разбудили золотые лучи солнца, залившие спальню. Она нежилась в этом великолепном теплом половодье и сияла улыбкой, вспоминая чудесные райские сны, в которых была вместе с Чансом. В одном из этих снов на нем была ослепительно белая, отливающая серебром пряжка и он скакал на белом коне, подобно рыцарю Стефи. Как развеселился бы он, если бы она призналась, что во сне он стал ее Белым рыцарем!
Она шевельнулась. Даже мысли о нем воспламенили ее кожу. Даллас отбросила простыни и подставила себя солнечному свету. Раскладушки были пусты: дети встали несколько часов назад. Слава Богу. Она бы не смогла поднять на них глаза.
Никогда прежде она не испытывала такого покоя. Ее кожа пропиталась теплым, приятным запахом Чанса. Потягиваясь, она вспоминала изысканную страсть предыдущей ночи и сладость часов, проведенных в его объятиях после всего.
Казалось, она жаждала любви с тех пор, как умерли родители. И наконец обрела ее.
Чане не открылся ей, не произнес ни слова о любви, но она и так знала это. Чане не отверг ее за то, что она отдала свою дочь. Даллас смеялась над своими прошлыми сомнениями. Хотя все происшедшее с ней ночью было слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Она встала и приняла душ. Томно и медленно она одевалась и готовила себя к встрече с детьми. На затуманенном паром зеркале она написала слова “мистер Чане Маккол”, а затем быстро стерла, подумав о том, как она еще глупа и молода.
