Далёкая песня дождя - Вячеслав Евгеньевич Ременчик
Эх ты, Савоська!
Когда же, тяжело вздыхая и размазывая варежкой слезы по щекам, я собрался выдвинуться на встречу с печкой и сладким чаем, во дворе под чьими-то неспешными шагами заскрипел снег. Затаив дыхание, я вжался спиной в ребристую стенку дровяника. Большая синяя тень промелькнула в окошке. Через мгновение с ужасающим скрипом, скребя низом по утоптанному снегу, медленно отворилась дощатая дверь, образовавшийся проем сразу же исчез за темным коренастым силуэтом. Не было видно ни зги, только ярко искрился застывший в воздухе алый огонек, и маленькое пространство дровяника быстро заполнил сладковато-ядреный запах дедовой махорки.
— Хватит уже сопли морозить, — как спасение прозвучал родной дедушкин голос, — бабушка блинов испекла, я чай с ежевикой заварил, айда, внучок, вечерять!
Я лишь успел украдкой засунуть в кладку колотых дров свой список вопросов. Пусть Савоська читает их без меня!
Когда мы шли вдвоем по темному двору мимо старой груши, дед крепко обнял меня за плечи, так что щека плотно прижалась к мягкому сукну офицерской шинели, и спокойно, как о чем-то вполне обыденном, произнес:
— Не ищи его… Он сам тебя отыщет, ежели надобно станет…
Уже на кухне, когда мы все вместе пили ароматный чай с самыми вкусными в мире блинами, я краешком глаза заметил, как кто-то быстро промелькнул за кухонным окном, и ухо чутко уловило осторожный скрип двери дровяника.
А после ужина бабушка внимательно посмотрела на мои красные щеки и, прикоснувшись тыльной стороной ладони к моему пылающему жаром лбу, мгновенно поставила диагноз: «Простыл!» Моя физиономия скривилась в страдальческой гримасе, и из ублаженного блинами чрева раздался жалостливый стон безнадежно больного человека. Захворавшего внука с любовью укладывают в постель и поят бабушкиным фирменным «гоголем-могулем», состоящим из теплого молока, свежего куриного яйца, пчелиного меда и сливочного масла. Убаюканный бабулиными бормотушками-заговорами, как в мягкое облако, погружаясь в глубокий сон, я ощущаю своей вихрастой макушкой теплое нежное поглаживание чьей-то широкой шершавой ладони.
4
До чего ж приятно просыпаться под треск горящих сухих поленьев в только что растопленной дедом печи, нежась под теплым ватным одеялом в слегка остывшей за ночь комнате, ловить носом приятный запах березового дымка и, лениво повернувшись на бок, любоваться весело полыхающим огнем в тот момент, когда дед неспешно подбрасывает в открытый топливник свежее дровяное «лакомство». Пламя, придавленное еще морозными поленьями, чуть затухает, словно прогибаясь под их тяжестью, потом медленно, шаг за шагом обхватывает дерево и ласково облизывает его самыми кончиками оранжевых язычков, как бы смакуя и наслаждаясь любимым блюдом. Распробовав новую порцию, огонь с жадностью набрасывается на нее, и топливник вновь от края до края заполняется гулко гудящим живым пламенем.
Волшебство на время, до следующего заброса топлива, замирает, как только дед, толкая черной кочергой, звонко захлопывает раскаленную чугунную дверку. И только яркие искорки, как маленькие звездочки, одна за другой сыплются через колосник в полутемное жерло зольника и затухают, теряясь в серой золе, таинственно мигающей множеством крохотных алых угольков.
На этот раз дед не спешит захлопывать дверку в бушующее пламенем печное жерло. Примостившись вполоборота к печи у открытого пылающего топливника на низенькой, искусно сделанной им же скамеечке, он краешком глаза с доброй хитринкой поглядывает на меня:
— Ну что, внучок, согрела тебя печка?
Я с трудом отрываю щеку от громадной пуховой подушки и, не отводя взгляда от огня, довольно киваю головой.
— Тут, значит, вишь, как получается, — продолжает дед, — сложил я нашу печечку, когда мамка твоя еще босиком под стол ходила. С тех пор щедро согревает она нашу семью в самые лютые холода и не жалеет тепла своего для людей, что с добром в наш дом приходят, — дед ласково похлопывает широкой ладонью гудящую печь по горячему боку. — Так оно и в жизни, доброе дело сделать — это как печку в избе простывшей затопить: топит один, а тепло это многих озябших согревает. Ради этого и жить стоит, так как жизнь такая не напрасно проживается и смысл свой имеет.
Я, разинув рот, внимательно слушаю деда и представляю себе целый город из множества горячих, только что растопленных печек, вокруг которых играют и резвятся счастливые розовощекие дети. А я с высокой горки с гордостью наблюдаю за этой детской идиллией и всем сердцем радуюсь и ликую! Ведь это я затопил эти печки, чтобы всем детям было тепло, хорошо и весело. Вот что значит жить со смыслом!
5
Савоська поселился в нашем дровянике прошлым летом, после того как дед за пару дней сколотил этот небольшой сарайчик с окошком, похожий на маленький жилой домик. Дед так и сказал:
— Ну вот, новое жилье для нашего Савоськи готово. Уж очень ему в курятнике неуютно, да и с Петрухой чего-то не ладят они. А дровяник, точно знаю, по душе ему придется.
Я сразу же завалил деда лавиной вопросов: что за Савоська? Кто таков? Откуда взялся? Малой он или большой? Малец или старик? Ест ли манку на завтрак, пьет ли кипяченое молоко?
— Как ты его себе представишь, таким он и станет для тебя, — до обидного кратко объяснил дед и засобирался на дежурство. Он давно был на пенсии и подрабатывал начальником караула на шинном комбинате. Через три дня на четвертый он заступал на смену в красивой форме стрелка ВОХР, а в выходные дни всего себя отдавал работе уличкома, хозяйству, плотницкому делу и общению с родными.
Уже у порога дед оглянулся и, одарив меня своей доброй
