Далёкая песня дождя - Вячеслав Евгеньевич Ременчик
Когда Леха стал облачаться в зимнее драповое пальто и новую кроличью шапку, чтобы принести себя в жертву пробирающему насквозь холодному ветру и липкому мартовскому снегу, дед внимательно поверх очков посмотрел на меня и вполголоса совсем не строго произнес:
— Может, вернешь дядьке ручку?
Эх, дед! Ты всегда безошибочно разоблачаешь мои самые запутанные «преступления»! Как бы я ни маскировался, твоя удивительная дедукция неизменно выводит меня на чистую воду. А я и не отпираюсь, зная, что никакого наказания за мои «злодейства» не последует.
Вот и сейчас… Ручку действительно стащил я! И взял я ее совсем ненадолго и, между прочим, для очень важного дела — чтобы написать письмо Савоське. Укрывшись в маленьком дровянике на заднем дворе, я примостился на толстом чурбаке для колки дров у крохотного мутного окошка и разложил на заранее приготовленной фанерке тетрадный листок в узкую линейку. Стараясь успеть засветло, раз за разом согревая ладошки своим дыханием, я усердно пытался писать разборчиво и ровно по линейке:[23]
«Здравствуй, дАрАгой Савоська!
Назначаю тебе встречу. В 5 часов вечера в вАскресенье буду ждать в дрАвянике».
На минуту задумался и добавил: «НакАпилось много вАпросов». Уже подписавшись «Твой Слава», немного поразмыслил, вывел внизу под посланием: «Передаю пАклон от дедушки» — и на всякий случай уточнил, еле вместив по нижнему краю листочка: «Василия Федоровича». И это была сущая правда! Как-то, комментируя мои усиленные поиски таинственного Савоськи, дед так и сказал: «Кланяйся ему от меня при встрече». И к тому же я был уверен, что этот пароль сработает, так как моего деда, ветерана войны, председателя уличкома, в нашем поселке уважали все. [24]
Точка, завершающая мое душевное послание, получилась в виде маленькой аккуратной дырочки. Я положил ручку на самый верх большущей поленницы, аккуратно сложил исписанный листок вчетверо и засунул его в самую середку сложенных у стены наколотых поленьев. Завершив эту несложную, заранее продуманную процедуру, я обнаружил, что пишущий прибор бесследно исчез. Какого-либо чуда я в этом не усмотрел и решил, что любимая ручка дяди Леши попросту закатилась в межполенные лабиринты необъятных дровяных штабелей.
Но об этом казусе я никак не мог рассказать ни Лехе, ни бабушке, ни моему верному душеприказчику деду! Ведь послание Савоське было моей сокровенной тайной, даже большей, чем та самая главная военная тайна! Своей мудрой семилетней головой я сразу сообразил, что при поиске ручки в поленнице мое письмо будет легко обнаружено до того, как его прочтет Савоська. И тогда тайна перестанет быть тайной. А Савоська, я был уверен, в такие игры не играет.
— Прости меня, Леха, я потерял твою ручку, — это все, что я мог выдавить из себя, дернув за рукав уже выходящего на мороз дядьку. Леха меня любил, как и все в этом доме, поэтому в ответ потрепал своего шкодливого племянника по русой шевелюре и растворился в неистово бушующей снежной свистопляске. Проводив доброго дядю сочувствующим взглядом, я обернулся к сидящему у печи деду. Тот на мгновение отвел глаза от широченного разворота «Красной Звезды» и ободряюще мне улыбнулся. По этой улыбке и взгляду с добрым прищуром поверх очков я понял, что дед точно знает, где и почему исчезла эта злополучная ручка.
— Савоська вернет, ему чужого не надо, — спокойно и уверенно произнес он и продолжил свое увлекательное чтение.
— Опять ты со своим Савоськой! — раздался из кухни звонкий, удивительно молодой голос бабушки. — Не слушай его, внучек! Не знаем, не ведаем мы этого Савоську!
Дед снова улыбается, он никогда не спорит с бабушкой, а я по этой честной улыбке в который раз убеждаюсь, что Савоська существует, он не выдуман, и живет в дровянике, и оберегает нас от разных напастей.
2
В воскресенье, как только старинные японские часы на стене в гостиной приятным боем пробили пять раз, я пулей вылетел из дому и уже через мгновение, вооруженный скрупулезно составленным списком вопросов к Савоське, с важным видом профессионального переговорщика восседал на чурбаке для колки дров в нашем маленьком, но уютном дровянике. Солнце за крохотным окошком уже клонилось к закату и в сарайчике, по крышу пропитанном давно полюбившимся мне сухим древесным духом, царила мягкая розоватая полутьма.
Накануне вечером, пока Леха трудился во вторую заводскую смену, я, втиснув тетрадный листок среди нагромождения различных радиодеталей, винтиков и гаечек на его универсальном столе, при помощи Лехиной новенькой шариковой ручки составил список «самых важных вопросов» к Савоське. Тех, на которые взрослые почему-то отвечали вразнобой, неуверенно, нелепо фантазируя, или просто отмахивались стандартной фразой: «Подрастешь — поймешь».
Сейчас список, аккуратно сложенный вчетверо, покоился в кармане моего теплого зимнего пальтишка, чтобы во время важной двусторонней встречи выступить в качестве подсказки-выручалки, если я вдруг в волнении что-то забуду. В ожидании Савоськи я несколько раз доставал «шпаргалку» и внимательно по пунктам перечитывал:
«1. Для чего мы жЫвем?
2. Почему небо гАлубое?
3. Почему Аблака не падают на землю?
4. Что такое время?
5. Почему чИловек умирает?»
Вдруг вспомнил еще об одном очень важном-преважном вопросе. Стремглав выскочил из дровяника, разгоряченный, влетел в дом, одновременно двумя ногами выпрыгнул из валенок и, пролетев мимо деда, смотревшего по телеку новости, ворвался в Лехину комнату. Схватил с этажерки ручку и, затаив дыхание, вывел на вновь развернутом листке: «Зачем мама и папа ссорЮтЦа?»
Я был уверен, что Савоська знает ответы на эти архиважные вопросы и уж точно просветит меня, ответив бесхитростно, откровенно и обстоятельно. Конечно, были сомнения насчет последнего моего пункта в вопроснике, но уж очень я хотел, чтобы мама и папа не ссорились, а как сказал профессор Капица в любимой Лехиной телепередаче «Очевидное невероятное»: «Ищите причину каждого неведомого вам явления и вы придете к открытию».
3
Казалось, что прошла целая вечность, с того момента как я явился в дровяник на встречу с Савоськой. Солнечный свет за мутным стеклом крохотного окошка давно сменился на серые сумерки, а затем на непроглядную густую тьму. Бодрящий холодок бесцеремонно забирался под пальто, сковывал ледяными щипцами пальцы рук и ног в варежках и валенках, бессовестно кусал за уши, несмотря на теплую дедову шапку с кокардой ВОХР. Все чаще голову посещали мысли о горячей печке и громадной кружке чая
