Вне игры - Настя Орлова
– Рита!
Она делает вид, что не слышит меня. Продолжает идти по аллее, с каждым шагом удаляясь все дальше. Я не понимаю, как вечер, который начинался так хорошо, превратился в это. И почему у меня в груди при виде уходящей от меня Риты какое-то тектоническое движение. Сердце бешено стучит в ребра, отдаваясь гулким эхом в ушах, в желудке, в горле. И хочется орать.
Я давно научился не заниматься самообманом. В этом нет ничего хорошего. Как правило, это лишь отдаляет неизбежное. Я не собирался влюбляться в Риту. Вся моя жизнь – за океаном, я не хотел оставлять что-то здесь. Но как-то неожиданно подсел на ее улыбку, на ее мелодичный смех. На то, как она заправляет за уши волосы и как прикусывает нижнюю губу, когда о чем-то задумывается. Мне нравится, как она произносит мое имя. И то, что даже когда мы не вместе, ее запах – что-то легкое и цветочное – я могу ощущать на своей одежде и руках.
– Рита! – Мне приходится ускориться, но я ее догоняю. Кладу руку на плечо. Заставляю остановиться, потом развернуться ко мне.
– Как давно ты знаешь? – спрашивает она, даже не пытаясь скрыть слезы, которые заволокли глаза.
Я не дурак. Понимаю, о чем она меня спрашивает. И хотя знаю, что это причинит ей боль, не могу соврать.
– С хоккейного матча. Мне рассказал Коля, – говорю с сожалением, делая попытку ее обнять.
– Не надо меня жалеть! – выкрикивает Рита, делая шаг назад, так что мои руки обнимают лишь воздух. – Я думала, что у нас с тобой все иначе. Я, черт возьми, была счастлива, что ты ничего обо мне не знаешь! Что общаешься со мной на равных…
– Это ничего не меняет, Рит, – делаю попытку ее успокоить, но замолкаю, когда вижу, как по ее щеке медленно катится одинокая слезинка.
– Ты сам знаешь, что это меняет все. Я, Никит, больше так не хочу. Я сыта по горло жалостью. И от тебя я ее никогда не приму.
Она отворачивается от меня, но я кладу ладони ей на предплечья, не позволяя уйти. Наверное, я ее понимаю.
– Позволь мне отвезти тебя домой, – прошу мягко. – Ты знаешь, что я не могу оставить тебя здесь.
Она всхлипывает. Молчит, потом просто кивает.
Когда мы в гнетущем молчании возвращаемся к машине, а Рита рядом со мной беззвучно плачет, я себя ненавижу.
Глава 24
Рита
Беги, беги… Рита, умоляю, беги…
Не могу. Ноги будто налились свинцом. Грудь сдавило. Сердце бьется в животе, горле, пульсирует в висках. Я беспомощно смотрю на искаженное яростью лицо приближающегося ко мне мужчины и хочу закричать, но, когда я открываю рот, не могу издать ни звука. Я немая. Обездвиженная. Слабая. И не могу сделать ничего, чтобы остановить это…
Звонкий удар по щеке. Ожог. Автоматная очередь бранных слов. Тонкая струйка крови из рассеченной губы. Сбитые колени. Посиневшие от недостатка кровообращения пальцы…
Ты дрянь, Рита. Ты не заслуживаешь любви.
Знакомый кошмар приходит из ниоткуда в предрассветный час. Такой яркий и реалистичный, что, когда я резко сажусь на постели, прижав к себе простыню, как броню, все еще ощущаю дрожь, сотрясающую тело, и тонкую струйку холодного пота, стекающую под ночной рубашкой по спине.
Это просто сон, Рита. Все хорошо, – тихо нашептывает внутренний голос. – Ты в безопасности.
Мне так давно не снились кошмары. Думала, все уже позади. Расслабилась. Но они настигли меня, стоило мне ослабить оборону.
Тяжело дыша, убираю дрожащей рукой влажные пряди с лица. Тянусь к светильнику. Это рефлекс. Я не боюсь темноты. Влад никогда не нападал на меня в темноте. Он предпочитал свет – всегда. Его расчетливому извращенному мозгу казалось, что так мне будет больнее. И, наверное, в чем-то он был прав. Принято считать, что насилие и страх живут в ночи. Но на самом деле насилие существует всегда. Для него не нужны особые условия. Но при свете дня оно по-особому жуткое. Без купюр. Без налета мистики. Поверить в него сложнее, но осознание необратимо.
Несколько минут я сижу на постели, ожидая, когда успокоится дыхание и замедлится участившийся пульс. Потом, откинув одеяло и сунув ноги в тапочки, спускаюсь на первый этаж. На кухне включаю чайник, ставлю на стол любимую кружку, нахожу в шкафчике какой-то успокоительный сбор, который давным-давно принесла Светлана. Сто лет не пила ничего подобного…
– Ты чего не спишь? – От неожиданности я подпрыгиваю на месте. Сердце уходит в пятки. Чайный пакетик падает из моих рук.
– Пап! Ты напугал меня, – говорю с нервным смешком, опускаясь на корточки, чтобы поднять пакетик. – Нельзя так подкрадываться.
– Извини, я вроде бы не подкрадывался, это ты задумалась. – Отец внимательно изучает мое лицо. – Что случилось?
– Ничего, – лгу я, не желая его беспокоить. – Просто не спится.
– Я думал, ты давно избавилась от бессонницы.
– Со всеми бывает, – подчеркнуто-беспечно пожимаю плечами и отворачиваюсь к закипевшему чайнику, чтобы скрыться от изучающего взгляда отца. Я чувствую, что он мне не верит: из меня всегда была паршивая лгунья.
– Как дела в университете?
– Все хорошо, пап. Скоро сессия. Чай будешь?
– Нет, Рит, чай не буду, – отвечает отец, подходя ближе. – Как у Любимова дела?
– У Н-Никиты? – повторяю я, вспотевшей ладонью беря за ручку чайник.
– Ну вряд ли я спрашиваю у тебя про Сергея Васильевича.
Напоминание о Никите заставляет мое сердце болезненно сжаться. Мы не общались два дня. Когда я уходила от него тем вечером, думала, что все делаю правильно. Спасаюсь. Сохраняю свою гордость. Теперь же мне кажется, что я совершила самую большую ошибку в жизни… Но я просто не была готова к тому, что он знает. Было глупо полагать, что мое прошлое навечно останется для него секретом, но я так надеялась, что его неведение продлится чуточку дольше, чтобы у меня было время рассказать ему самой.
– Нормально все, – заставляю себя улыбнуться. Отцу совсем не обязательно знать обо всем этом.
– А не приезжает почему?
– А ты следишь? – опешив, выдаю я.
– Не слежу, а замечаю, – поправляет отец. – То проходу тебе не дает, то пропадает на несколько дней.
– У меня были дела… И у Никиты тоже.
– И какие же у тебя были дела в последние два дня? Сидеть перед телевизором весь вечер и есть чипсы? – Отец по привычке не ходит вокруг да около, излагая голые факты.
– Пап!
– Что, Маргарита? – строго говорит отец, с глухим стуком опуская ладонь на мраморную столешницу. – Я говорил
