Брат мужа - Мария Зайцева
На этих чудовищных словах, смысл которых постичь сразу невозможно, я и отключаюсь от реальности, погружаюсь в привычный безумный морок, умираю в жестких руках своего персонального дьявола-искусителя, такого жестокого, такого сильного. Такого бессовестного.
Он делает со мной все, что ему хочется, и никакого сопротивления больше не получает.
Потому что ничего человеского во мне больше нет.
Когда через полчаса я выхожу из ванной, едва держась на подрагивающих ногах, Иван уже успевает переодеть Севу и готовит на кухне завтрак.
Я не могу на них смотреть. Ни на мужа, ни на Ивана. Не могу разговаривать. И есть не могу.
Быстро переодеваюсь и убегаю из квартиры, превратившейся в ловушку, на работу.
И там, все шесть уроков и три дополнительных часа с надомниками, приходящими в школу на индивидуальные занятия, старательно не думаю, что буду делать дальше.
Не думаю о словах Ивана.
Не вспоминаю, что он делал со мной.
Я словно отключаюсь от слишком пугающей, слишком сильно давящей на меня реальности, уплываю в какую-то параллель, где имеется только работа.
Я не знаю, что будет дальше.
Я не знаю, что значат слова Ивана, которые он шептал, пока терзал меня в ванной сегодня.
Зато я точно знаю, что будет уже сегодня вечером.
Сегодня вечером он опять придет ко мне в комнату.
И я не скажу ему «нет».
Не смогу просто.
Это ужас, это пропасть, у которой нет дна.
Это моя жизнь теперь.
Я уверена, что точно знаю, что будет вечером.
Вот только я не предполагаю, старательно шорясь от происходящего работой, отключая сознательно все моральные ориентиры, что дна пропасти, на самом деле, я еще не достигла.
И что увижу его, дно, когда следующим утром, едва придя в себя от долгих, сладких ласк брата мужа, действительно пришедшего ко мне вечером, я выйду в комнату, и мой Сева улыбнется мне.
Осмысленно.
32
– Прогресс огромный, поздравляю вас, – психиатр, который вел Севу все это время, не скрывает удивления, снова и снова возвращаясь взглядом к моему мужу, по прежнему сидящему в инвалидной коляске, но уже с очень осмысленным взглядом и легкой полуулыбкой.
Я понимаю эмоции доктора, у меня у самой все внутри сжимается до сих пор от волнения и страха. Что это все мне привиделось.
Что это – чертов сон, а в реальности ничего не поменялось.
Слишком все внезапно, чересчур, а, учитывая нервные потрясения, которыми изобилует моя жизнь в последнее время, такие мысли – не странность, а закономерность.
– Это… Это ведь постоянно теперь так будет? – кашлянув, уточняет Иван, до этого молча и внимательно слушающий врача, – я к тому… Отката назад не будет?
– Ну, судя по тестам… Нет, – доктор еще раз просматривает бумаги, затем вскидывает взгляд на Севу, – динамика положительная, плато мы преодолели. Теперь только от вас зависит, как долго будет длиться период ремиссии. И как скоро наступит выздоровление.
– Что для этого требуется? – спрашиваю я, сжимая руку мужа и с наслаждением и волнением ощущая, как он стискивает мои пальцы в ответ. Эта отдача настолько яркая и эмоциональная, что в который раз уже, с огромным трудом сдерживаю слезы. Боже, неужели это в самом деле со мной происходит? Неужели мой Сева придет в себя полностью?
– Продолжать терапию, конечно же, – говорит врач, – с учетом новых данных, я скоординировал протокол лечения, – он протягивает листок мне, но его перехватывает властная рука Ивана.
Он пробегает взглядом по списку, кивает:
– Записаться на процедуры можно сейчас?
– Да, администратор запишет в свободные окна.
– А то, что Сева не говорит? – вмешиваюсь я, – это… Как вы думаете, скоро пройдет?
– Знаете, тут сложно прогнозировать… Кроме психологических факторов, есть и чисто физиологические… Он долго не использовал речевой аппарат, как, собственно, и опорно-двигательный. Этому ему придется учиться заново. Но те процедуры, что я назначил, значительно помогут.
Мы еще какое-то время обсуждаем нюансы назначенного лечения, а после выходим в коридор.
Там я сажусь на кушетку, неожиданно обессиленная и потерявшая весь свой запал, беру Севу за обе ладони, сжимаю:
– Севочка… Севочка, я так рада, милый! Так рада!
По щекам текут слезы, и мой муж беспокойно тянет пальцы, чтоб стереть влагу с лица. А я завороженно замираю, боясь спугнуть. Сева впервые дотрагивается до меня. И смотрит. Так, что я уже не чувствую себя одинокой. Потерянной. Он со мной. Со мной.
Боже, спасибо тебе за это!
– Кхм… – раздается над моей макушкой тихий голос Ивана, и я, вздрогнув, поднимаю на него полный слез взгляд. Брат мужа смотрит на нас, и в глазах его странное выражение радости и… боли? Что-то темное на дне этого контрастного взгляда, что-то, едва уловимое… И вызывающее оторопь и тревогу. – Я пойду проверю свободные окна на процедуры, которые прописали…
Не в силах что-то сказать, киваю.
И снова поворачиваюсь к мужу, по-прежнему внимательно смотрящему на меня. В его глазах – сияние. И теплота. И любовь.
И все же, непонятно, почему, краем отслеживаю, как высоченная широкоплечая фигура медленно удаляется от нас по коридору…
Спина, обтянутая белой футболкой, напряжена, а мускулы на руках – каменные даже на вид, и, кажется, Иван слишком сильно сжимает листы назначения. В мою чистую радость вплетается нота горечи.
Нам придется поговорить о том, что произошло между нами. Придется обязательно. Но не сейчас. Не сейчас.
Сегодня утром, когда Сева впервые за много месяцев улыбнулся мне, я чуть не упала. Честно, колени дрогнули, пришлось ухватиться за косяк двери, чтоб удержаться на ногах!
Сказать ничего не могла, смотрела, смотрела, смотрела…
Пока позади меня не появился Иван и не придержал за локоть, не давая упасть…
Я не знаю, как это выглядело со стороны Севы, не знаю, что он слышал этой ночью, почему он так неожиданно пришел в себя, вынырнул из этого своего погранично-аутичного состояния.
Что он вообще понимал все это время.
Что послужило триггером для сдвига в его состоянии.
Я не хочу этого знать, не хочу об этом думать. Может, потом, когда пройдет это ощущение безграничного неверия в случившееся. Так бывает, когда внезапно сбывается какое-то самое несбыточное, но самое долгожданное. И ты не веришь какое-то время в то, что это произошло.
Требуются силы.
Нам всем требуются силы.
Дома Иван первым делом идет на кухню готовить обед, а я сажусь с Севой, глажу его по щеке, целую, наслаждаясь долгожданной теплотой и откликом.
– Севочка, ты пить хочешь? Кивни, если да.
Он кивает, и я, обмирая от ликования, что мы общаемся, что он отвечает мне, иду на кухню за водой.
Иван стоит спиной ко входу, разогревая для Севы кашу. Я смотрю на его напряженные плечи, прекрасно зная, что он меня слышал.
Но не поворачивается, делает вид, что занят.
– Сева хочет пить, – говоря я, наконец, облизнув сухие губы.
Иван, не поворачиваясь, передвигает в мою сторону поилку.
Беру, иду в комнату обратно.
Первую половину дня мы, взбудоражденные случившимся, толком не общались, не разговаривали ни о чем, кроме Севы. И только – с ним. Я бесконечно болтала, стремясь закрепить успех, доказать себе, что Сева и в самом деле понимает меня, реагирует. Иван тоже улыбался, хлопал брата по плечам, обнимал. Потом мы одевались, ехали в больницу, ждали приема, проходили процедуры необходимые, сдавали анализы, снова прием…
И вот теперь дома можно чуть-чуть выдохнуть, осознать произошедшее, изменения, которые теперь точно будут в нашей жизни.
И я точно знаю, что не будет легко дальше…
– Севочка, вот вода, – я даю мужу попить, по привычке поднося носик чашки к губам, и замираю удивленно, когда он перехватывает у меня саму чашку. И пьет. Я смотрю и опять плачу. Такое простое действие, а столько эмоций!
Не могу сдержаться, сажусь к мужу, обнимаю, едва он перестает пить.
Мне ужасно хочется вернуть нашу тактильность, то ощущение спокойствия, радости, что наполняло мою жизнь раньше.
Обнимаю, кладу голову на плечо Севе и ежусь от радости,
