Лучшая из лучших - Алексей В. Мошков
— Именно, — утвердительно ответил адвокат. — И прикладывает к исковому заявлению свидетельство о заключении брака, актовую запись и длинный список материальных претензий к бывшему супругу.
— Свидетельство липовое? — с надеждой спросил Фомин.
— По факту — да, юридически — нет. Бумага была вполне себе настоящей, установленного образца. Подвох оказался в другом. Мадам подделала подпись в актовой записи и убедила знакомую из загса провести регистрацию без жениха. Потом, конечно, назначили экспертизу, подлог вскрылся, но тут напортачили юристы. Официант принес на подносе чашку свежего кофе и поставил ее на стол перед адвокатом. Константин Игоревич взял с блюдца продолговатый пакетик сахара и покрутил его пальцами, прежде чем надорвать и высыпать содержимое в чашку. — Клиенту нужно было добиться аннулирования записи о вступлении в брак, то есть фактически признать его недействительным. Но вместо этого юристы подали апелляцию об аннулировании актовой записи, что позволяет признать брак незаключенным. С точки зрения суда — это разные понятия. А поскольку дамочка успела таким же макаром заочно с ним развестись, мужик попал в замкнутый круг: отменить актовую запись можно, но это не отменяет факта заключения брака. А признать брак недействительным формально нет оснований. Хотя, подозреваю, судья просто запутался и не хотел разбираться.
— Отбиться в итоге удалось?
— Насколько мне известно, до сих пор бьются. Подавали запрос в Конституционный суд, там признали правоту мужика, но дальше решение не идет — нижестоящие суды блокируют.
— И что мне посоветуешь? — растерянно спросил Фомин, с тревогой осознавая, что дело находится в двух шагах от трансформации в большой геморрой.
— В первую очередь не выпадать в осадок, — ободрил адвокат. — Я тебя сейчас ни пугать, ни обнадеживать не буду, надо собрать больше сведений об этой Павловой.
Завтра сделаю запрос, и сразу будем заказывать экспертизу твоей подписи. А ты пока попытайся выйти с дамочкой на связь.
— Даже не представляю, с чего начать разговор, — тяжело вздохнул Фомин и стал тереть пальцами виски, облокотившись на край стола.
— Это уж сам придумай, твоя жена, не моя, — весело ответил собеседник.
— Да уж… Собака Павлова…
Глава 12
Признаки жизни
Время шагало по циферблату часов, широко переставляя длинную ногу минутной стрелки и подволакивая короткую часовой, словно ветеран войны, возвращающийся с полей сражений, прихрамывая и, как на костыль, опираясь на тяжелый боевой опыт, который можно обменять на пенсию по инвалидности и льготы по оплате услуг ЖКХ, но получить за него новую конечность взамен утраченной уже не удастся. И, казалось, путь этого искалеченного войной солдата с каждым пройденным отрезком становился только длиннее.
Фомин напряженно наблюдал за стрелками, с каждым их неторопливым сдвигом все яснее понимая, что проскочить сегодня вряд ли удастся. Не будь он атеистом, мог бы читать про себя молитвы, но, кроме «Отче наш, ежа неси, но не беси», в голову ничего не приходило.
Да и не стоила она того — мерзкая эта тетка со своими садистскими наклонностями и голосом, как в цинковое ведро ссыт. Ну вызовет и вызовет, влепит двойку, как обычно, зато все оставшееся время можно будет спокойно сидеть и даже не записывать в тетрадь дурацкие формулы и уравнения, ни одного икса в которых Фомин не понимает, не говоря уже об игреках.
Сколько раз он вынужден был терпеть эту моральную пытку, высиживая бесконечные академические часы и нервно ерзая на стуле в ожидании оглашения своей фамилии!
Приглашение на казнь собственного самолюбия, которое стараниями школы никак не могло вырасти в самоуважение.
Бездушная и бессмысленная машина по уничтожению всякой индивидуальности и искоренению малейших зачатков способностей и талантов.
Сколько лет прошло, а Фомину до сих пор снятся кошмары: он сидит на уроке математики и нутром чует, что сейчас его вызовут к доске. И снова придется стоять, упершись взглядом в бесконечность этих проклятых уравнений, словно написанных на китайском языке, а спиной он будет чувствовать насмешливые взгляды одноклассников, которые знают, что хуже него по математике в классе нет никого. Он будет просто торчать как дурак с мелом в руке и ждать, когда ему влепят очередную двойку, и тогда наконец он сможет вернуться на свое место. А математичка не торопится: растягивает удовольствие, тварь, наслаждается возможностью унизить того, кто не может дать ей отпор.
С годами он почти научился брать контроль над этими кошмарами, самому себе во сне говоря, что нельзя выходить к доске. Надо громко отказаться, когда назовут его фамилию, сорвать урок, но не позволить больше унижать себя! Назвать это осознанными сновидениями было нельзя. Но когда Фомин засыпал и вновь оказывался за партой и не моргая смотрел на предательски замершие стрелки часов, а злобная тетка с отвисшим подбородком уже открывала рот, чтобы назвать его фамилию и тем самым объявить новый раунд этой садистской игры, в подсознании переключался какой-то рычажок и Фомин просыпался.
И так дважды в неделю на протяжении шести лет — черные среды и пятницы распродаж позора и унижений со скидкой девяносто процентов. Оставшиеся десять приходились на дни, когда Фомин точно знал, что к доске его сегодня не вызовут, потому что свою пару или, если повезет, тройку он уже отхватил на прошлом уроке. От злобы сводило зубы и живот. Шесть лет в поисках клятого икса из очередного логарифма, которого, кажется, и не было никогда.
А если и был, то кто и зачем его спрятал?
И снова среда. И вновь по акции дают два урока по цене одного. Брать не хочется, но придется. Полтора часа стресса с коротким десятиминутным перерывом. Кажется, сочувствует даже погода: беременные дождем низкие свинцовые тучи вальяжно облокотились на крыши панельных домов, готовясь разродиться первыми каплями.
Когда спустя пять минут после начала занятия в класс вошла завуч и объявила, что нужны мальчики, чтобы перенести мебель со второго этажа на первый, кабинет озарился солнечным светом и день перестал быть пасмурным буквально за несколько секунд. Прогулять урок на законных основаниях?! Вы еще спрашиваете?! Мы уже бежим!
И вот Фомин — небольшого роста нескладный дрыщ, физической подготовкой никогда не отличавшийся, — готов волочь деревянную парту, которая весит, наверное, больше него самого. Но тягать
