Мой (не)сносный сосед (СИ) - Гранд Алекса

– Мое возьмешь, – командным тоном заявляет появившаяся будто из воздуха фея-крестная Зорина и усаживается на подоконник, демонстративно потирая лодыжку и горестно вздыхая. – Я на сцену не выйду.

– Лиля-я-я!

– Что, Лиля?! – резко обрывает голосящую Злату блондинка и чуть ли не по слогам произносит: – я ногу подвернула, Васильева меня заменит. Вопросы?

Судя по лицу Шанской, сравнявшемуся цветом с ее волосами, вопросов у культорга вагон и маленькая тележка. Но все они остаются невысказанными, потому что в девушку врезается массивная вешалка с половиной гардероба нашей немаленькой труппы, и огненно-рыжая макушка исчезает под ворохом рюшей и сатина. И мне, признаться, глубоко наплевать, выберется из этого завала Злата или нет.

– Карма, – равнодушно пожимает плечами Зорина и, как ни в чем не бывало, грациозно спрыгивает на пол и с легкостью исполняет двойной пируэт. – С удовольствием посмотрю на тебя из зрительного зала, Кнопка.

И вот я стою у края кулис с лихорадочно бьющимся сердцем, торопливо вытирая вспотевшие от волнения ладони о подол платья, и до подкашивающихся коленей боюсь не оправдать возложенных на меня девчонками надежд. До крови прикусываю нижнюю губу и на миг прикрываю подрагивающие веки, представляя заученный наизусть рисунок танца.

А потом по залу разливается усиленная аппаратурой ритмичная мелодия, и все сомнения разбиваются в пух и прах. Исчезают в небытие придирки Шанской, пропадают в бермудском треугольнике злые шепотки завистниц из последней линии, кажутся несущественными висящие с академа долги. Есть только ослепительные софиты, благодарные зрители и сливающаяся в единое целое с быстрым агрессивным битом я.

В моей Вселенной номер проносится, как один миг, и мне даже жалко от того, что все так скоро заканчивается. Я готова плясать до упада, стирать ноги в кровь и стаптывать до дыр кроссовки, лишь бы чувствовать этот прилив адреналина и качаться на волнах чистейшей эйфории. И мне плевать, что огнем горят легкие и кружится голова, потому что несмолкающие аплодисменты бодрят лучше любого энергетика.

– Вау, – я не сразу замечаю пробравшегося за сцену Филатова, но, выхватив его взглядом из толпы, спотыкаюсь и стремительно краснею. Кожей ощущая его восхищение, одобрение и нечто, очень похожее на… любовь?

И я не успеваю толком разобраться в своих ощущениях и распробовать их на вкус, отвлекаясь на традиционный букет лилий в руках у одетого с иголочки Мельникова. Еще немного, и на эти цветы у меня разовьется жесточайшая аллергия!

Глава 29

Иван

Если человек теряет голову, то не все ли равно,

много ли в ней чего было или вообще ничего нет?

(с) «О любви», Михаил Веллер.

Я не раз видел, как Кнопка выступает в «Чернилах», собирая восхищение искушенной публики далеко не последнего по популярности в городе клуба. Я украдкой наблюдал, как она пританцовывает, стоя у плиты или вытирая пыль с комода. Но сегодня в универе творится нечто совершенно другое – то, что хочется назвать магией.

Возможно, дело в огромной полутемной сцене и талантливом мальчике-осветителе, мастерски акцентирующем внимание зрителя на той или иной артистке. Быть может, виновато струящееся лазурное платье, повторяющее плавные изгибы Аленкиного соблазнительного тела. Но я не могу оторваться от изящной хрупкой фигурки, дышу через раз и ревную Васильеву не то что ко всему живому – даже к не слишком удобному темно-красному креслу.

Наверное, из-за этого едкого чувства, затапливающего сознание, я и спешу протиснуться за кулисы, чтобы как можно скорее прикоснуться к своему божеству и убедиться, что она не мираж в пустыне и не галлюцинация моего воспаленного мозга.

– Вау, – я роняю на выдохе, наслаждаясь блестящими торжеством голубыми глазами. Хочу дотронуться до раскрасневшихся девичьих щек и впиться собственническим поцелуем в тронутые бордовой помадой губы. И чего я точно не намерен терпеть – так это замершего в десяти шагах от меня ботаника, едва не раздевающего Кнопку взглядом. 

Пальцы сами сжимаются в кулаки, адреналин ударной дозой впрыскивается в кровь и мне до зубовного скрежета хочется запихать облезлый веник Мише Мельникову в глотку. Предварительно сломав упертому отличнику пару ребер и, вероятно, свернув челюсть на бок. Чтобы даже самый талантливый травматолог не смог ее вправить.

И я делаю два широких шага навстречу неприятностям, наплевав на то, как нелепо в атмосфере всеобщей радости будет смотреться мордобой. И даже успеваю отодвинуть со своего пути замешкавшуюся блондинку, перед тем, как Аленка молнией срывается со своего места и виснет у меня на шее, смешно болтая ногами. Отчего я вмиг теряю весь боевой настрой, превращаясь в помешанного на Ваське идиота, причем избирательно слепого. Не видящего ничего, кроме одной девчонки, вокруг!

  – Ну, как? – с мягкой улыбкой спрашивает Кнопка, напрочь стирая мое желание как следует подраться и заменяя его гордостью за свою непоседливую, неугомонную соседку, рожденную для того, чтобы сиять на сцене.

– Здорово! – выдаю честный односложный ответ, потому что длинные описания меня покинули, и, сомкнув руки на тонкой талии, кружу Васильеву, пока она не начинает пищать.

Осторожно опускаю ее на пол, вытаскиваю из мудреной прически заколки и с явным удовольствием растрепываю русые с медным отливом пряди. Бездумно перебираю густые локоны и хочу на всю жизнь запомнить этот момент, потому что в нем прекрасно все: и причудливо играющие на Аленкином лице тени, и ее дрожащие пальцы у меня на груди, и мое норовящее выпрыгнуть сердце.

Мимо нас пробегают полуодетые барабанщицы, где-то рядом совсем не художественно выражается куратор художественно-графического факультета, и рыжая девчонка в кружевном белом платье настойчиво пытается что-то сообщить Кнопке. Но все это совершенно не важно. Сейчас имеет значение только хриплое приглушенное «спасибо», срывающееся с губ Васильевой.

– Кнопка, а покажешь мне пару движений?

Мой странный вопрос застает девушку врасплох, заставляя ее пару раз моргнуть, изумленно почесать кончик аккуратного носа и после короткой паузы уточнить.

– Ты хочешь научиться танцевать?

– Ну, должен же я что-то исполнить на могиле у Миши Мельникова! – судя по звонкому Аленкиному смеху, мои мотивы ей тоже не чужды, а лилии не произвели должного впечатления. И этот факт радует меня примерно так же, как снег на Новый год или незапланированная премия, перечисленная щедрым Волковым мне на карту. То есть весьма и весьма сильно. 

И мы почти договариваемся с Васькой о том, что она даст мне несколько уроков румбы, когда галдящая пестрая толпа разделяет нас, подхватывает и заносит в гримерку, отнюдь не предназначенную для такого количества человек. Где-то за дверью продолжает идти концерт, а здесь, в заполненной ширмами, обручами, потушенными факелами и множеством разных костюмов, начиная от традиционного русского народного, заканчивая модной сейчас бачатой, царит другая атмосфера.

Пара парней в одинаковых вишневых рубашках с короткими рукавами и клетчатых штанах синхронно откупоривают бутылки шампанского и громко смеются, обливая брызнувшей пеной стоящих рядом с ними подруг. Невысокая худая девчонка в ярко-голубом парике и платье Мальвины первой успевает сориентироваться в этой вакханалии и подставляет большой пластиковый стакан, собирая в него янтарную жидкость с пузырьками. И, пока я глохну и слепну от этого бразильского карнавала, Кнопка зря времени не теряет. С грацией маленькой пантеры она ловко лавирует между жонглирующим чужими телефонами блондином-камикадзе и решившей исполнить стойку на голове брюнеткой в кислотном розовом комбинезоне.

– Пришел, увидел, забыл победить? – застав меня с широко открытым ртом, Аленка выныривает из вороха цыганских юбок, висящих на вешалке, и крепко прижимается к моему боку, глубоко выдыхая.

И я не знаю, что проще преодолеть: полосу препятствий в кадетке или вот этот свихнувшийся балаган, во главе которого оказывается ангельской внешности девушка с окровавленным топором в хрупких руках.