Мейвис Чик - Любовник тетушки Маргарет
Верити сощурилась еще больше.
— И ты сделала маникюр.
Тетушка Маргарет посмотрела на свои ногти так, словно сам факт их существования на концах пальцев удивителен.
— Да.
— Надела тонкие колготки, побрила ноги…
— Сделала эпиляцию, — не без удовольствия уточнила Маргарет.
— Надела шикарный костюмчик, которого я прежде никогда не видела, и высокие каблуки!
— Не такие уж высокие.
— Тушь! Тени для век! — Верити наклонилась поближе, чтобы лучше разглядеть; теперь ее глаза — сверкающие, узкие, как лезвия, щелочки. Голос зазвенел. — Тональный крем? Румяна? — Она втянула носом воздух. — Духи?!
— Может, хочешь и белье посмотреть?
— Черное? Кружевное? — взволновалась Верити.
Тетушка Маргарет рассмеялась:
— Не-а. Белое хлопковое. Хорошо прикрывающее жизненно важные места.
Теперь рассмеялись обе.
— И кто же он? — задала Верити главный вопрос. Подруга и советчица одернула юбку. Зазвонил телефон.
К своему изумлению, Верити наблюдала, как, вместо того чтобы взять трубку в холле, ее подруга, стуча вышеозначенными каблучками, взлетела по лестнице в спальню, перемахивая через две ступеньки. Звук захлопнувшейся двери окончательно убедил слушательницу с первого этажа, что подруге предстоит сугубо личный разговор. Она была заинтригована. Вновь уселась на тахту, глаза обрели нормальную форму. Сквозь потолок до нее доносился лишь нечленораздельный приглушенный звук голоса. Он то взлетал, то опускался, замолкал, возникал вновь. Смех. Пауза. И наконец — полная тишина.
Дверь спальни открылась, каблучки процокали снова, теперь уже не пропуская ступенек, а выражение лица тетушки Маргарет недвусмысленно говорило: «Только не спрашивай, кто это был».
— Кто это был? — тут же брякнула Верити.
Тетушка Маргарет нахмурилась.
— Найджел, — сообщила она, пожалуй, чересчур небрежно, пожимая при этом плечами, чтобы еще больше подчеркнуть незначительность события.
— Кто такой Найджел?
— Эй! — Тетушка Маргарет взглянула на часы и напомнила: — Ты пришла сюда, чтобы поговорить о себе. Мне скоро пора будет уходить.
Верити тоже посмотрела на часы — с удивлением. Вот уже пять минут, как она не думала об этом мерзавце Марке, и ее сердце, ее израненное сердце, качало кровь абсолютно ритмично и безболезненно.
— Выпьешь? — предложила тетушка Маргарет.
Верити утвердительно кивнула.
— Диетическую колу, — неожиданно попросила она. — Если у тебя есть.
— В этом доме, — подчеркнула хозяйка, — диетическая кола — не проблема. У Саскии ею целый шкаф набит.
— Скучаешь по ней?
Тетушка Маргарет задумалась. Верити заметила на ее губах раздраженную полуулыбку.
— Не так сильно, как ожидала, — призналась она, вручая Верити шипящий стакан.
Верити опять прищурилась:
— Нашла замену?
— Просто стараюсь постоянно чем-нибудь себя занимать. Ну давай, рассказывай. Выговорись наконец.
Верити начала свое печальное повествование. Сердце снова сжалось, и слезы градом хлынули из широко открытых глаз.
Глава 14
Когда я приехала, то испытала чувство вины, потому что в душе не было того гнева, который, как я думала, должна была ощущать. Я сказала ему это, а он ответил, что гнев — разрушительное чувство, он необходим во время войны, но не в мирные времена.
И добавил, что надеется на длительный мир. Мне трудно отождествить этого человека с тем, встречи с которым я так боялась. У него истинно философский склад ума. Наверное, вы с ним уже никогда не увидитесь? Жаль, уверена, что ты была бы приятно удивлена.
* * * * * * *
Джилл разговаривала с грядками лука-порея, но не вслух. Вслух она не могла, поскольку ее окружали сезонные рабочие, добропорядочные селяне в заляпанных грязью резиновых сапогах и допотопных брезентовых комбинезонах — становой хребет сельской Англии. Они и без этих бабьих глупостей весьма подозрительно относились к ее занятию — не для леди.
Джилл уверяла лук-порей, что, если бы не он, да еще не морковь, она бы давно сбежала в Лондон к своей подруге Маргарет — вот кто бы понял ее. Здесь никто не понимает. Она не уверена, что и сама себя понимает, а вот поговорить бы с Маргарет вечерок-другой — все, возможно, и прояснилось бы, или по крайней мере наметилась бы перспектива, ну, словом, это дало бы ей то, что служит женщине утешением.
Она распрямилась и посмотрела вокруг. Небо было затянуто тучами, холодно, хотя скоро май. Здесь, на диком севере, первые летние месяцы — еще не лето, воздух прогревается только к августу, если вообще прогревается. Джилл любила все это — смену времен года, горы, прозрачные речки, контрасты. Один из них сейчас у нее перед глазами: кустики вероник мерцают среди растрепанной травы на краю поля, а вот скромный дубровник: блистательный Давид на фоне мрачного Голиафа — неба. Если бы только можно было, сохранив все это, перенестись в прошлое — или хоть ненадолго перенести в настоящее ее Дэвида, — она была бы счастлива. Может быть.
— Если бы я… — громко и яростно сказала она, но тут же спохватилась, заметив, что Сидни Берни вопросительно уставился на нее из-под кустистых бровей. Передвинув в угол рта гадость, которую он постоянно держал в зубах и называл трубкой, Сидни невнятно что-то спросил.
Джилл медленно убрала с лица упавшую прядь волос, чтобы дать себе время поразмыслить. Но что она могла придумать? Пришлось продолжать с той же яростью:
— Если бы я знала, сколько времени на это уйдет… — произнесла она, надеясь, что этого достаточно. Но Сидни явно так не считал.
— И что тогда? — спросил он.
— Я бы наняла еще одного работника!
Он вернул трубку на прежнее место и, с умудренным видом покачав головой, заключил:
— Ему же надо платить.
Этот разговор они начинали не впервой.
— Шли бы вы уже в дом, — посоветовал Сидни, склоняясь над грядкой.
Джилл вспомнила, как Маргарет с помощью Ван Гога выразила свое отношение к ее занятиям: на один, из дней рождения подарила ей прелестно окантованную репродукцию картины, изображающей сурового вида женщину, низко склонившуюся над каменистой почвой и безраздельно поглощенную своими трудами. Оригинал хранился в амстердамском музее. Джилл хотелось бы когда-нибудь поехать в Амстердам и увидеть всю коллекцию. Дэвид всегда отвечал ей на это: «Да, ягодка моя, конечно», — но времени на поездку так и не находил. Она-то могла бы найти время, но ехать одной — это, казалось ей, слишком грустно. Предлагать Джайлзу поехать с ней тоже бессмысленно. Какой сын в здравом уме согласился бы сопровождать мать в Амстердам вместо того, чтобы отправиться куда-нибудь с компанией сверстников? Большую часть времени Джайлз торчал в плоской, как доска, голландской провинции и, дорвавшись до городских развлечений, вряд ли первым делом сломя голову побежал бы в музей.
