Красивый. Наглый. Бессердечный (СИ) - Туманова Кира
Отхожу к окну, и, отпивая из стаканчика, пытаюсь написать Арине. Надо ей сказать, что у меня есть хорошие новости.
Долго туплю над мессенджером, несколько раз набираю сообщение, но каждый раз, кажется, что пишу какую-то фигню. Или сухо, или непонятно.
Наконец, когда получается что-то более-менее приличное, вспоминаю, что отправлять-то некуда. Стукнув себя по лбу, позволяю ладони стечь до подбородка в жесте конченного идиота.
Потому что раздолбанный мобильник Ромашиной после вечеринки нашла горничная в нашем доме.
Даже не знаю, где этот телефон. В мусорном ведре, наверное.
Это она больше недели без связи? Вот я кретин-то... Вряд ли мать купила ей новый.
А я, идиот, дарил ей розы с медведями.
Пока я моргаю, пытаясь сообразить, что мне делать с новой проблемой. Телефон снова оживает, в этот раз – входящим вызовом.
Да блин, задолбал!
Не глядя на экран, раздражённо рявкаю.
- Я же сказал, всё нормально. Чего ещё?
- Кирюха, у тебя, может и нормально, а у меня – не очень. – Недовольный голос на том конце.
Узнаю Дэна. Подкатив глаза к потоку чуть не издаю протяжный стон, его ещё не хватало.
Перехватываю телефон другой рукой и делаю хороший глоточек кофе. Хотя в данной ситуации я бы предпочёл виски.
- Привет, чо-каво... Как поживаешь. – Стараюсь говорить непринуждённо.
- Сегодня выписали, ты даже не пришёл проведать. – Хорошо, что цифровой сигнал не передаёт влагу, а то через динамик меня окатило бы слезами. Столько обиды в голосе Дэна я ещё не слышал.
- Чего к тебе приходить, у тебя родители-сёстры палату оккупировали, кудахтали там над тобой. С ними там тереться? По головке тебя гладить?
- Ну и гад же ты, Рейгис. – Недовольное сопение. – Так-то из-за тебя я без тачки.
- Не переживай, ты теперь страдалец. Лапка заживёт, тебе папа новую купит.
- Хер там, – продолжительный стон, будто его пытают на дыбе. – У бати теперь проблемы. Он больше не уважаемый член общества, а отец зарвавшегося мажора.
- Не переживай, у тебя отец в загсобрании, вот пусть и принимает законы, чтоб оградить себя от народного гнева.
- Очень смешно. Куча штрафов за превышение скорости всплыли, анонимные жалобщики и хейтеры активизировались. Соцсеты закрыл все, задолбали в комментариях орать. Это всё из-за тебя!
Раздражённо выплёвывает в меня эту тираду. Видимо понял, что разжалобить не получается, решил давить на совесть.
- Ну... – отпиваю кофе, - сочувствую. Я что ли на твоей тачке гонял?
- Ты, блин, охренел в конец? – Взрывается Дэн. - Из-за тебя и твоей биксы мы все в полном дерьме! Я сотряс чуть не заработал. Если бы инвалидом остался?
Перед глазами всплывают светлые волосы, измазанные кровью, тонкие руки, обмотанные трубками.
- От меня ты что хочешь? – Ставлю недопитый стаканчик на подоконник, кофе больше не лезет в горло.
- Сделай что-нибудь? Пусть эта девка всем скажет, что сама виновата. Так-то мои родители ей цветы покупали. На операцию тоже подкинули.
Внутри снова раскручивается маленький вихрь недовольства, угрожающий перерасти в торнадо гнева. Чего они все пристали ко мне? И это мерзкое «девка» режет уши.
- Я не понял, Арине публично вынести благодарность твоим предкам за благородный жест и извиниться перед тобой за то, что ты остался без тачки?
- Мне плевать, пусть скажет журналистам, что вышло недоразумение. Если скажет, что сама виновата, вообще, всё будет прямо зашибись! Чо такого-то... Поехала кататься с парнями, ну отвлекла меня от дороги.
В груди уже жжёт нестерпимо, будто между рёбрами горячие угли.
- Ты думай, что говоришь. Она не отмоется потом. Это кем надо быть, чтобы сесть в машину с тремя малознакомыми парнями, ещё и отвлекать их по дороге.
- Тебя чего её репутация заботит? Ты о своей думай. Отмоется она, не переживай. Денежными купюрами отстирается. Таким больше ничего и не надо...
- Каким таким?
- Убогим, будто сам не знаешь.
- Да пошёл ты! – выкрикиваю с яростью и бросаю трубку.
Чтобы этот кретин не решил мне перезвонить, быстренько блокирую Дэна.
Сам не знаю, чего так взбесился. Убогим, скажет же тоже... Сам-то, прямо, благородных кровей! Пальчик сломал, чуть с ума не сошёл – навещать его надо, жалеть и поддерживать.
Опираюсь на подоконник и смотрю в окно. Из сизых туч сыплет мокрый снег, внизу пешеходы – все сплошь в черном, оскальзываясь, идут по тротуару. На душе темно и паршиво, также, как и на улице.
Да что это такое происходит? Они все рассуждают так, будто Арина прокажённая, и единственный способ общения с ней – это деньги.
Глава 32.
Какой толк в книге, – подумала Алиса, – если в ней нет ни картинок, ни разговоров? Л. Кэррол
Кир
После разговора с Дэном, хочется помыться. На душе мерзко, будто там потоптались грязными ботинками.
Психанув, еду домой и пол часа зависаю в душе. Пакостно так, что тает мой позитивный настрой. Документов из универа мне уже кажется недостаточно. Что это, мелочь какая-то.
Как Арина учиться-то будет? У неё даже связи нет.
Помявшись, решаюсь набрать отца.
- Пап, привет. Арине нужно купить телефон, она из больницы даже расписание не сможет узнать...
- Сколько? – Обрывает меня. По голосу слышу, что занят и раздражён.
- Тысяч пятьдесят хватит.
- Телефоны нынче так дороги? Я и так потратился на эту девку.
- Во-первый, она не девка. Во-вторых, я не могу ей позвонить. В-третьих, не хочу покупать барахло...
- Посмотри подержанный. У меня дела. Десятку дам, не больше.
В трубке короткие гудки. Вот и всё!
Кровь бросается в лицо. И, видимо, чтобы добить меня окончательно, через минуту на мою карту приходит перевод на десять тысяч. Психуя, отправляю деньги обратно. Вот же гад! Он в ресторане оставляет больше, чем я прошу.
Ну всё, отец сам напросился!
В гостиной слышно гудение пылесоса, и я тихо, чтобы не услышала горничная, поднимаюсь на второй этаж, в кабинет отца.
Тихо прикрываю за собой дверь. Во рту пересыхает от волнения.
Это место у персонала вызывает такой ужас, что отец давно перестал её запирать.
Меня сюда, обычно, вызывают, чтобы отчитать. И, если бы не необходимость, я бы сюда в жизни добровольно не заявился.
Сердце от страха колотится так громко, что заглушает еле слышный отсюда монотонный гул пылесоса.
Подхожу к окну, на всякий случай выглядываю из-за занавески. Нет, машины отца во дворе нет. Только этот факт меня мало успокаивает.
Стараясь не думать о последствиях своего поступка, подхожу к книжной полке и шарю глазами по ней. Достаю коробку, замаскированную под томик Эммануила Канта и вытаскиваю стопку купюр.
Я несколько раз видел, как отец брал оттуда наличные. Для него это так – на мелкие хозяйственные нужды. Он даже не заметит, что я взял немного.
Дрожащими руками отсчитываю пятьдесят тысяч. Еще пятнадцать у меня есть.
Тяжело вздыхаю, глядя на купюры и кляну себя за то, что отправил перевод обратно. Та десятка бы мне очень пригодилась! Но не просить же её обратно?
Можно, конечно, самовольно обвинить отца в том, что он перекрыл мне финансовый кислород, поэтому сам виноват. Были бы у меня карманные деньги...
Никогда в жизни не брал чужого. И сейчас мне противно, потому что я пытаюсь обворовать свою же семью.
И пусть отец даже не заметит пропажи, это как-то... Гадко.
Меня передёргивает от отвращения к самому себе. Что я, совсем конченый что ли?
Кладу деньги обратно и ставлю Канта на место.
Так же на цыпочках выхожу из кабинета. Крадучись, чтобы горничная меня не заметила, иду по коридору в свою комнату.
Распахиваю шкаф с одеждой и придирчиво осматриваю его содержимое.
Какое-то время туплю, глядя на разноцветные шмотки.
Затем сажусь на кровать и, порывшись в телефонной книге, начинаю обзванивать старых приятелей.
- Слушай, Серый, тебе вроде нравился мой пуховик? Ага, Монклер настоящий. В ЦУМе покупал. Хочешь продам? А... Свихнулся, он сто двадцать стоил, я его два раза надел. Блин! Ну и жмотяра ты. Ладно, давай пятнашку.
