Первый/последний - Тори Ру
«Ты пообещал, что никогда не отвернешься...»
Я дергаюсь, как от разряда тока.
«Потерпи, детка, я сейчас. Только не упади, ладно?» — мысленно отвечаю ей, включаюсь в реальность и срываюсь с места.
Нахожу в кармане еще несколько оранжевых бумажек, забираю у обескураженного физрука шелковый шарф и незаметно сую в его руку купюры:
— У нее тоже освобождение. До конца семестра. Потом продлим.
Я стаскиваю с себя пиджак, набрасываю на острые плечи Эрики и, поймав ее за холодное тонкое запястье, тащу прочь из зала.
***
Глава 23. Влад
Эрика поддается, бежит за мной, но, как только за нами захлопывается дверь, и в пустом коридоре воцаряется тишина, высвобождается из моего захвата, опускается на подоконник и прикрывает лицо ладонями.
— Мрак. Полное дно, черт побери, ну как же так вышло? — она задыхается явно не от быстрого бега, ловит ртом воздух и дрожит. Из-за массивной полированной створки робко высовывается Варя и услужливо протягивает мне олимпос и рюкзак:
— Вот, Влад, это ее...
Она замирает возле Эрики, с любопытством рассматривает шрам, и я сквозь сведенные челюсти рявкаю:
— Варвара, прошу тебя, сию же секунду свали!
— Псих ненормальный! — староста вздергивает подбородок и с достоинством удаляется обратно в спортзал, а меня запоздало настигает осознание: в красивых жестах, в позерстве и игре на публику я признанный мастер, почти что профи, но не представляю, что предпринять сейчас, когда мы с Эрикой остались наедине.
Девочка что-то настойчиво ищет в своем рюкзаке, достает смятый бумажный мешок, судорожно разворачивает и зарывается в него носом.
Я слабак и кретин: не знаю, чем ей помочь, что сказать, как утешить, и молча усаживаюсь рядом. Рассматриваю бесполезные кулаки, торможу, как последний идиот и дышу вместе с ней по системе. Ступор проходит, я собираюсь с духом и мыслями и двигаюсь чуть ближе:
— Забей, самое страшное позади. То, чего ты так долго боялась, случилось, но земля не разверзлась, а через неделю об этом все забудут, — я уплываю от запаха ее волос, тепла кожи, хрупкости, нежности и беззащитности, и страстно желаю убедить, что она ни черта не права... — Эрика, скажи, чего ты хочешь прямо сейчас. Я впишусь. Я впишусь в любой кипиш, если тебе от него полегчает.
Прерывистые вдохи и выдохи постепенно выравниваются, она осторожно отстраняет мешок от лица и я вижу... ее улыбку. Тушь, размазанную вокруг синих глаз, пряди, прилипшие ко лбу и к покрасневшим щекам и... упрямую, широкую, дьявольски прекрасную улыбку.
— Ты серьезно, Болховский? — хрипит она и закусывает губу. — Дай-ка подумать... Я хочу курить. Никогда не пробовала, но... после такого грандиозного события сам Бог велел, разве нет?
— Кто мы такие, чтобы спорить с богом! — Я поражен ее собранности, смелости и чувству юмора. Спрыгиваю на пол, собираю наши вещи и через весь пустой корпус провожаю ее в курилку.
Дождь прекратился, вместе с ним стих и ветер, стало ощутимо светлее, балерины в огромном окне репетируют, вытянувшись в струнку вдоль станка. Нацепив на физиономию самое милое и приторное из выражений, стреляю у старшекурсниц сигарету и, прикурив, машинально затягиваюсь. Нутро забивается ядерным пеплом, не хватает воздуха, некстати припоминается Энджи с ее назойливыми просьбами и капризами...
Эрика сидит на скамейке под высоченной елью и безмятежно любуется серым небом — она неплохо держится, хотя предусмотрительно подняла воротник пиджака. Плюхаюсь рядом, снова затягиваюсь, задерживаю отраву внутри и вручаю ей сигу. Она подносит ее к губам, но тут же мучительно закашливается. Не в силах больше сдерживаться, я тоже надсадно лаю и, кажется, вот-вот выплюну собственные легкие.
Наш синхронный богатырский кашель перетекает в громкий хохот:
— Ну какое же это дерьмо! — сознается Эрика, и я соглашаюсь:
— Редкостное дерьмо!
Отщелкиваю окурок подальше, стираю проступившие слезы и угощаю Эрику мятной конфетой, добытой при спасении кота. Она благодарит, отправляет ее в рот и блаженно щурится на показавшееся из-за туч солнце. Я сейчас совсем как Кнопка — с ее своевременными леденцами, влажными салфетками и дельными советами. Кажется, я на верном пути и скоро стану для Эрики кем-то вроде доброй подружки. Тем, кем Дина была для меня.
— Откуда шрам? — я не гуру тактичности, но едва ли Эрике нужны церемонии. Девчонка расправляет на колене блестящий фантик и буднично отвечает:
— Пролила на себя чай. А у тебя откуда? — она кивает на мои руки. Я запамятовал о маскировке и запалился, зато эффектно и эпично сорвал с себя пиджак.
— Пролил на себя жизнь... — пожимаю плечами. Она понимающе хмыкает, но в душу не лезет. Возвращает мне мое барахло, надевает свою олимпийку и долго и пристально смотрит в глаза, утягивая меня в бездонную пропасть низменных желаний и не поддающихся осмыслению эмоций.
— Спасибо, Влад. Если бы не ты, я бы там... умерла.
— Забей... — я нехило смущаюсь. — Дальше финансы. Пойдешь? Уверена, что справишься?
На всякий протягиваю ей шарф, но она комкает его и, вместе с фантиком, метко забрасывает в урну.
— Пойду, конечно. Ты прав: уродливее чем есть, этот шрам уже не станет. Точно так же, как и вся моя жизнь. Пусть любуются. Мне все равно придется идти вперед.
Она бодрится, как настоящий герой, и адская боль, которую ей пришлось когда-то вытерпеть, делает ее еще круче.
Если бы вот так же внезапно и нелепо открылась моя дерьмовая подноготная, я бы слился, сбежал, спрятался от всего мира и до конца своих дней не выходил к людям.
Да я и прячусь. Постоянно прячусь... А Эрика сражается. За себя. И за меня...
Я по-настоящему восхищаюсь ею. Она красива. Она самая прекрасная девчонка на свете, и я готов разорвать любого, кто посмеет в этом усомниться.
— Погнали? — Галантно подставляю ей ладонь, и она, миг поколебавшись, принимает мою помощь.
***
В аудитории гудят голоса, скрипит мебель и шелестят бумаги, но, как только мы показываемся на пороге, все звуки как по щелчку выключаются. Держась за руки, мы в гробовой тишине проходим к галерке, и я без спроса занимаю место рядом с Эрикой. На нас откровенно пялятся, но, нарвавшись на мою отмороженную ухмылку, тут же отводят глаза.
Эрика как ни в чем не бывало
