Первый/последний - Тори Ру
Я оглушенно молчу, хмуро смотрю на препода и судорожно подыскиваю оправдания, но он принимает мой ступор за дерзость, резко тянет шарф за край и легко сдергивает. По залу проносится громкий вздох, застоявшийся, пропитанный пылью воздух холодит тонкую, покрытую рытвинами кожу и мои щеки, вспыхнувшие от невыносимого стыда.
У меня закладывает уши. Я не планировала обнародовать свой изъян так эпично...
«...Симпатичная девушка, и такое уродство...»
«...Она как рептилия, фе-е-е...»
«...Это даже видеть неприятно!..»
«...Ну, теперь ни Макар, ни Болховский точно к ней не подойдут!» — шуршит со всех сторон.
Словно в подтверждение, Макар быстро отводит виноватый взгляд и опускает голову.
Я проваливаюсь в яму чудовищного позора. Какие мечты? Какая дружба... Какая новая жизнь?!
С этими отметинами на теле я не смогу быть им ровней...
«...А я говорил тебе, золотце... Теперь ты нужна только мне...»
Веки печет, горло сводит спазм, но слез нет. В легких не хватает кислорода, а в сжатых кулаках — силы. Мне никогда еще не было так страшно и больно.
И только серые волшебные глаза пристально смотрят на меня через весь зал, удерживая мое ускользающее сознание.
***
Глава 22. Влад
Дождь царапает по стеклу, на улице каркают вороны, за фанерной дверью раздается возня и вопли соседей — выругавшись, открываю глаза и подскакиваю как ужаленный. Настенные ходики Князя показывают без четверти восемь, через каких-то пятнадцать минут начнется первая пара.
— Е*ушки-воробушки... — я выпутываюсь из одеяла, сдираю с гвоздя полотенце и выбегаю из комнаты. Обогнув сошедшихся в клинче самогонщицу Настю и алкаша Жору, пугаю их полицией и, как дурной, ломлюсь в ванную.
Мозги звенят от резкого пробуждения и легкого похмелья — если не желаю становиться более молодой и хреновой версией Князя, пора завязывать с выпивкой.
Однако проспал я не из-за дешманского пива или вселенской усталости, а потому, что впервые за долгое время дрых как убитый.
Вчера я вернулся с ощущением принятого решения — может, я чертов предатель, но собираюсь подло воспользоваться отсутствием Энджи и ненадолго примерить на себя жизнь обычного, не обремененного проблемами восемнадцатилетнего придурка. Еще месяц назад я бы забурился в «Черный квадрат», до потери пульса отжигал на техно-рэйвах и тусил с ребятами, но сейчас у меня есть только... Эрика. От нее зависит, выберусь ли я из болота вины перед Кнопкой, решусь ли когда-нибудь сказать Энджи «нет» и выйду ли к свету, обещанному Князем.
Знаю, что не смогу дать Эрике ни любви, ни мало-мальски нормальной дружбы, ни искренности, и не стану их предлагать. Но что-то болит и ноет в груди, я хочу быть с ней рядом — просто видеть смущение, смотреть в глаза, говорить о разном и слышать хрустальный смех.
Засыпая, я в красках представлял, как встречу Эрику возле подъезда, приятно удивлю и заработаю очки к карме, и мы, вызвав шлейф сплетен и пересудов, явимся в универ под одним зонтом. Но блестящий план досадно сорвался: теперь я опаздываю даже к началу физкультуры.
Я считаю физру пустой тратой времени, предметом дуболомов, абсолютно лишней дисциплиной для будущих финансистов. У меня и формы-то нет — точнее, есть отцовский спортивный костюм, в котором тот гонял в далекой юности. Он дорог мне как реликвия, как винтажная модная вещь, как память, и убивать его прыжками через гребаного козла или лазаньем по канату я не намерен.
Слышал, наш препод лютует, как заправский гестаповец, и валит всех на зачете, но специально испытываю судьбу и прихожу на знакомство с ним в драных джинсах и классическом пиджаке.
Нагоняю свою группу на подступах к спортзалу, пристраиваюсь в самом хвосте, но физрук преграждает мне путь и мерзким фальцетом визжит:
— Почему в таком виде? Фамилия???
— Болховский.
Его пронзительный голос, в сочетании с моим похмельем, способен свести с ума, и я мучительно раздумываю, как нейтрализовать этого опасного и озлобленного на весь мир мудака. Подхожу к нему вплотную и доверительно сообщаю:
— Вообще-то, у меня освобождение, — в карман его спортивных штанов перекочевывает пятерка наличными, заработанная Энджи непосильным трудом, и препод чудесным образом становится лояльным.
— Понял. Болховский, посиди-ка ты на скамейке для запасных.
Он отваливает, орет на толпу полусонных студентов, выстраивает их по росту и в ряд, а я прислоняюсь затылком к прохладной стене, борюсь с мутняком и легкой дрожью в пальцах и в сотый раз зарекаюсь пить с дедом его бурду.
Эрика стоит ко мне спиной и, естественно, не может меня видеть, зато я нагло глазею на ее обтянутую леггинсами и футболкой фигуру и с глубоким удовлетворением отмечаю: помимо длинных стройных ног, у нее имеется тонкая талия и классный, шикарный, совершенно умопомрачительный зад.
— Мля... — я чувствую, что завожусь, сконфуженно трясу головой и лезу в свой айфон. Энджи прислала голосовое, и я, прикрыв свободное ухо ладонью, несколько минут вслушиваюсь в трагическую историю ее разборок с «наглой овцой с гостиничного ресэпшена».
Из небытия меня выдергивает вопль физрука: он уже успел вывести Эрику в центр зала и откровенно жестит:
— Ты срываешь занятие. Украшательства не положены по технике безопасности, пойми! Упадешь и удушишься!
Ей явно не по кайфу происходящее, но, пока я соображаю, как вмешаться и прекратить экзекуцию, препод подается вперед и резко стаскивает с ее шеи шелковый шарф. Она вздрагивает, бледнеет и застывает, как мраморная статуя, а на месте банта обнаруживается... обширный розовый след от ожога.
Я в голос матерюсь. Кажется, рубец сильно ее напрягает. Он — ее тайна, давняя боль, именно поэтому она так настойчиво пыталась спрятать его ото всех...
И меня вдруг нахлобучивает от внезапного открытия — мы с Эрикой похожи. Только ее изъян — на теле, а мой — глубоко в душе.
По залу проносится гул. Грянула сенсация местного значения.
Одногруппнички горячо перешептываются, самые шустрые уже успели достать телефоны, наводят на Эрику камеры и нажимают на запись. Особенно усердствуют всратые серые мыши и прыщавые ботаны, которым до ее красоты никогда не дотянуться.
Дуболом Елистратов трусливо прячет глаза, и Эрика совершенно точно это замечает...
— Вот крыса! — я несказанно удивлен скорости, с которой супермэн Макарка переобулся в воздухе и сдал назад, и люто, до хруста в костяшках, его презираю. — Конъюнктурщик хренов. Когда-нибудь твоя холеная рожа налетит на дверь. Или на чей-нибудь кулак...
За несколько секунд Эрика сделалась абсолютно прозрачной, превратилась в тень
