Первый/последний - Тори Ру
«Добрый толстячок, милый плюшевый мишка» — так она называла его и умильно улыбалась. Справедливости ради, к нему и правда не клеился образ тихого подонка, отмороженного психа, каким он на самом деле является.
Меня опять снедает раскаяние: вчера я была чересчур груба. Мама может быть какой угодно: глупой, слепой, одурманенной, но о побоях она ничего не знала. Однако ее реакция на горькую правду оказалась предсказуемой — мама по привычке спрятала голову в песок. Если бы я рассказала ей раньше, еще в Москве, я бы уже не смогла сбежать.
***
Пустота на душе созвучна с мерзким осенним ливнем. Без сим-карты я лишена связи и интернета, и полдня овощем лежу на диване.
Я порвала с мамой, но ничего по этому поводу не чувствую...
Лишь мысли о Владе мелькают отголосками странной радости. И вот он уже стоит перед глазами в полный рост — невысокий, но классно сложенный, потрясно владеющий телом, загадочный, стильно одетый, красивый...
Сквозь меня проходит разряд тока, и воображение подкидывает ворох блестящих идей.
Черта с два я ограничусь походом в магазин! Я буду отрываться, да так, что самой станет тошно! Напрасно мальчик затеял эту игру, и едва ли его карма очистится от того, что я ему уготовила!
Конечно, я не собираюсь склонять его к интиму, но наверстаю все, что Костя попытался у меня отнять.
Я вмиг лишаюсь спокойствия — стены плывут от дурного азарта и предчувствия встречи, я весь день сшибаю углы и роняю предметы из рук. Кроме глупого уговора, нас с Владом ничто не связывает, но находиться рядом с ним — словно проваливаться в другое измерение, где мир переливается яркими красками, а я впадаю в эйфорию и себя не узнаю.
Странно, но я могу быть дерзкой, смешной, остроумной, красивой, хрустальной... Или это он делает меня такой.
Ветер задувает в окно, путается в прозрачной тюлевой занавеске, и я убираю замерзшую орхидею на стол. Лето уже не вернется, но, уезжая, я не подумала о теплых вещах. Завтра по расписанию физкультура, а у меня нет спортивного костюма.
Я задаюсь насущными вопросами: денег, подаренных бабушкой на восемнадцатилетие, даже при очень скудных тратах хватит еще месяца на четыре. К тому же, стоило бы разыскать состоятельного друга Кнопки, снявшего эту квартиру и оплатившего билет, и вернуть ему долг...
Как бы там ни было, мне предстоит путешествие под осенним дождем в уже знакомый торговый центр и я, тяжко вздохнув, открываю шифоньер.
***
В бесполезных попытках удержать отлетевший сон, ворочаюсь под шерстяным пледом. Перед глазами вспыхивают картинки из прошлой жизни — одна веселее другой: вот мама наконец осмыслила то, что я ей сказала, и идет разбираться с Костей, а тот, оправдывая звание самого трусливого ничтожества в мире, часто моргает и клянется, что никогда меня пальцем не трогал. Мама плывет. Мама верит.
Так было всегда. Больше не нужно оглядываться на этих никчемных людей.
Вожделенная свобода наваливается пудовым камнем, граничит с отчаянием и изрядно напоминает ужасающее одиночество.
Не дожидаясь будильника, встаю и топаю в душ, задумчиво жую бутерброд на сумрачной кухне и приступаю к сборам в универ.
Первым занятием значится физра, и я влезаю в черные леггинсы, просторную футболку и олимпийку, купленные вчера в массмаркете по скидке в полцены. Застегиваю молнию у самого горла и прищуриваюсь: розовые борозды на коже щупальцами неведомого монстра тянутся к щеке, и я вынужденно обматываю шею шелковым шарфом. Выглядит смешно и нелепо, но пусть лучше одногруппники считают меня экстравагантной фрикшей, чем созерцают увечья и воротят носы.
Настроения нет, я бы предпочла весь день проспать дома, и уже не уверена, так ли мне нужно общество Болховского. Пусть найдет для своих игр кого-то более подходящего и оставит меня в покое...
Отрываю бирки от новых кроссовок, втискиваю в них стопы и, собрав остатки выдержки и сил, покидаю жилище.
Я шагаю к остановке расправив плечи — несмотря на пронзительный ветер и проливной дождь. Паранойя оживает в солнечном сплетении, страх холодными мышиными лапками пробегает по спине, но я не оглядываюсь: в такую погоду Костя не высунет на улицу свой зад даже ради убийства с особой жестокостью.
***
Я с огромным трудом нахожу в корпусе спортзал — просторное полутемное помещение притаилось за лестницей, ведущей во двор. У входа толпятся девчонки: кисло улыбаются, машут, странно косятся на мой черный бант и ноют:
— Говорят, физрук — монстр. За любую провинность может не допустить до зачета.
— Да, а потом заставит чуть ли не армейские нормативы сдавать...
Я в ужасе повожу плечами. Ненавижу физру — не дружу со своим худым телом, с бегом, прыжками, командными соревнованиями...
Парни возвращаются из курилки, шумно приветствуют нас, Макар, облаченный в дорогой, обтягивающий бицепсы спортивный костюм, многозначительно подмигивает:
— Москва!.. Отлично выглядишь!
Я скалюсь до треска в челюсти, но умираю от разочарования: Влада среди пришедших нет. Его снова нет...
Скорее всего, он забыл о нашем уговоре, у него есть куча дел поважней, и я никогда не стану частью его насыщенной жизни. Зато за спиной раздается отчетливый шепот:
— Она меня бесит. Почему все внимание именно ей? Неужели только потому, что она москвичка?..
— Знаешь, да. Она и меня раздражает. Видела, как в пятницу ее охаживал Влад?
— А Макар?.. Он сказал, что они встречаются...
— Ага. И с кем, по итогу, она? С обоими?
С досадой закусываю губу, но в дверях показывается физрук — тщедушный дядечка в футболке и трениках с отвисшими коленками, — и высоким, почти женским голосом приглашает всех на занятие. Судя по скучающему в центре зала мячу, нас ждет баскетбол, и я съеживаюсь — мой рост обязывает поучаствовать, но я терпеть не могу эту игру.
Нас заставляют повесить олимпийки на крючки и выстраивают в шеренгу.
Препод орлиным взором окидывает растерянных студентов и останавливается точно на мне:
— Фамилия?
— Александрова... — буркаю я, уставившись в пол.
— Под кольцо! Только... сними свой дурацкий шарф!
Я вспыхиваю и не могу сдвинуться с места. Повисает гробовая тишина, все с интересом наблюдают за сценой — за неделю этот аксессуар вызвал массу вопросов и многих успел реально допечь.
— Александрова, выйди из строя! — я послушно выхожу и встаю рядом с преподом, и тот, уже заметно нервничая, продолжает внушение: — Ты срываешь занятие. Украшательства не
