Ржавчина - Виктория Юрьевна Побединская
«Пожалуйста, спроси, как его имя», – прошу я ее.
Она складывает руки на груди, вскинув подбородок.
– Анна спрашивает, как тебя зовут, полудурок.
Парень вскидывается. Иви тоже заводится. Тот же спектакль. Второй акт. Занимайте места в партере, пожалуйста. Я машу рукой у него перед носом, снова обращая на себя внимание, и он отвечает весьма недовольно, словно и забыл, зачем вообще пришел:
– Сольдо.
– Прозвище под стать, – громко смеется Ив.
Ну вот, уже что-то. «Переведи!» – прошу я подругу и начинаю жестикулировать, а она переводит:
– Так вот, Сольдо, мне очень приятно, что ты извинился, – в этом месте Ив делает паузу для того, чтобы продемонстрировать, как сильно ее тошнит, – но, к сожалению, я не могу принять твое приглашение. У меня есть парень, в которого я влюблена.
– И кто он? Из этой школы?
– Выкуси, – отвечает Ив вместо меня и, подхватив под локоть, уводит из столовой. Пока она тащит меня по коридору, изо рта у нее непрерывным потоком сыплются такие ругательства, что многие Ржавые бы позавидовали. – Они просто поспорили, твари, сделали ставки, кто первый…
«Кто первый что?» – сглатываю я.
– Не знаю, – злится Ив. – Просто забудь. Забудь, и все! Мне рассказали девчонки из группы поддержки. Баскетболисты на тебя забились. У них на кону уже почти три сотни баксов.
«Умоляю, не продолжай», – прошу я.
Подхожу к окну, вцепляюсь ладонями в подоконник, глядя прямо перед собой на развевающиеся школьные флаги и стараясь не разреветься. Почему мне кажется, что я знаю, кто придумал этот глупый спор?
– Эй, ну не плачь. – Подруга обнимает меня за плечи. – Пошли они все! Да? Ну, Анна… Вот увидишь, им это еще аукнется. – А потом с силой ударяет кулаком по подоконнику, и стекло звенит.
***
Домой мы возвращаемся вместе. Запираемся у меня в комнате и устраиваемся на полу. Я впервые рассказываю об Августе и о том, что случилось с Эриком. С каждым срывающимся с губ словом становится так тошно, что не передать – и впервые за эти недели я разрешаю себе разреветься.
Иви садится на пол рядом, обнимая за плечи и позволяя проплакать достаточное количество времени, чтобы глаза опухли до степени «показаться на улице страшно», а потом соглашается остаться с ночевкой. Мы достаем из шкафа большую коробку с вещами Августа, которые я хранила все это время, и вываливаем содержимое на пол. Его красная бейсболка, наши фотографии, засушенные веточки цветов, что он мне дарил когда-то. Стоит к ним прикоснуться – прикоснуться к нему, – и мне уже не кажется, что я совершила ошибку, дав ему еще один шанс. Может, он все тот же? Может, он не так плох… Может… Но, увидев мои слезы, Ив тут же ставит меня на место.
– Он ведь знал, где ты живешь, и ни разу за эти годы не приехал.
«Да… но… …ему ведь всего тринадцать было».
– Какие «но», Ан? – смеется она. – Ему уже почти восемнадцать. Ты его видела? Он явно не выглядит, как не способный отыскать на карте твой адрес. Просто смирись с тем, что ты придавала вашей дружбе больше значения, чем этот подонок. И, если хочешь знать, наши говорят, у него там, в Помойном городе, с девками проблем нет.
Я опускаю взгляд. Потому что никогда об этом не думала. Беру одну из фотографий, сделанную незадолго до переезда. Рука Августа на моих плечах, мы вместе улыбаемся в камеру.
– Дай сюда, – требует Ив.
Достает из кармана металлическую зажигалку, и уголок фото загорается.
«Нет, стой!»
Мне почему-то кажется, будто моя прежняя жизнь сгорает вместе с этой фотокарточкой, но Ив убирает руку, встает и бросает обугленные остатки в раковину.
– Вот и все! – произносит она. – Считай, мы разделались с этим поганым парнем. Ну же, улыбнись. – Я пытаюсь выдавить хотя бы слабое подобие улыбки, но не выходит. – В конце концов, у нас впереди колледж. А там можно все начать заново. Ты к этому моменту восстановишь речь, а я… – Она поворачивает лицо боком, глядя на собственный нос, – избавляюсь от этого убожества.
«Зря ты так». Горбинка на переносице ее ничуть не портит, даже придает немного хулиганский вид. И это не лесть вовсе. Вот только саму Ив не переубедить. Неудачи в личной жизни она списывает исключительно на дурную генетику. «Решая, стоит ли встречаться с парнем, посмотри сначала, симпатичный ли он, – ее слова. – Чтобы ваши дети потом не мучились, как некоторые».
– О, я тебя умоляю. Я уже уломала родителей. Предки почти дали согласие на операцию, как только мне исполнится восемнадцать. И вот тогда мы с тобой оторвемся по полной!
– Ага, – бурчу я. – Осталось только отбиться от всех поклонников.
– Просто будем всех отшивать, и когда-нибудь им надоест, – смеется Иви, вытирает мои слезы большими пальцами. – Выше нос, Анна-Банана, все будет пучком! Вот увидишь! Хочешь хорошую новость?
Я поднимаю подбородок, чтобы посмотреть ей в глаза.
– В первую же игру сезона им выпали «Ричмондские орланы». Так что послезавтра их раскатают, как новенький асфальт, и больше эти говнюки не будут такими самодовольными.
«Но мы снова вылетим из турнира».
– Да плевать, – отмахивается подруга, разглядывая свой маникюр в зелено-фиолетовой гамме «Вудсайда». – Как будто нам привыкать.
«Разве мы не должны болеть за нашу команду?»
– Только не в том случае, когда она состоит из Ржавых придурков.
И мы с Ив смеемся.
Глава 18. Август
Пальцы медленно поглаживают шов на майке с номером тринадцать. Две параллельные полосы ниток – зеленая и фиолетовая, как два параллельных ряда скамеек в раздевалке. На одной из них – мы, на другой – прежние игроки, большинство из которых проведут сегодня в запасных.
В их части раздевалки творится полный хаос, хотя он и не имеет ничего общего с нервами или напряжением, обычно сопутствующими игре. Просто они не выиграли у Ричмонда ни единого матча со времени существования этой школы, и уже заранее готовы к поражению. Наша же пятерка абсолютно спокойна. Вычищена от эмоций, словно только что выпавший снег. Поэтому, как бы там ни было, желтый прямоугольник площадки – единственное место, на котором мы можем быть свободны. Единственное, где можем собой гордиться. Где не имеют значения нация, цвет кожи и принадлежность к религии. Не важно, богат ты или беден, и как сильно ценится твоя жизнь в рамках местного общества. Здесь все различия стираются, и остаёшься только ты сам. Один на один со слабостями, которых в Ржавом городе ни у кого
