Табита Сузума - Запретное

Дорога настолько узкая, что машинам с забитыми досками окнами и мятыми бамперами приходится парковаться двумя колесами на обочине, чтобы так было легче спускаться к центру улицы, чем идти по тротуару. Выбивая из водостока раздавленную пластиковую бутылку, я медленно пинаю ее вперед, удар ботинок и грохот разбитого пластика о бетон эхом отдаются вокруг меня, вскоре к ним присоединяется какофония из лая собак, криков играющих в футбол детей и льющейся из открытых окон музыки регги. Моя сумка болтается и трется о бедро, и я чувствую, как дискомфорт рассеивается. Когда я пробегаю мимо футболистов, знакомая фигура промахивается мимо ворот, и я переключаюсь с пластиковой бутылки на мяч. Я с легкостью обвожу мальчишек в несоразмерно больших футболках Арсенала, и они преследуют меня вверх по дороге с протестующими криками. Передо мной выныривает светлая вспышка: маленький патлатый хиппи с волосами до плеч, его когда-то белая школьная рубашка теперь вся в грязи и свисает над порванными серыми брюками. Умудрившись обогнать меня, он бежит спиной вперед так быстро, как только может, и яростно кричит:

— Мне, Лоч, мне, Лоч. Пасуй мне!

Смеясь, я пасую ему, и мой восьмилетний брат с победными возгласами хватает мяч и бежит к своим друзьям, выкрикивая:

— Я отобрал его, я отобрал его у него! Вы видели?

Я врываюсь в родную прохладу дома и, убирая влажные волосы со лба, приваливаюсь к входной двери, чтобы перевести дыхание. Выпрямившись, я бреду по коридору, мои ноги автоматически задевают различные разбросанные пиджаки, рюкзаки и школьную обувь, которые засоряют узкий коридор. В кухне на стойке я обнаруживаю Уиллу, которая пытается достать из шкафчика коробку Чериос. Она замирает, когда видит меня: одна рука на коробке, под челкой широко раскрыты голубые глаза, в которых читается вина:

— Мая сегодня забыла про мой полдник!

С громким рыком я кидаюсь к ней, хватая ее одной рукой за талию и раскачивая вверх ногами, отчего она визжит от страха и радости, ее длинные золотистые волосы развеваются под ней. Затем я грубо сваливаю ее на кухонный стул и со стуком опускаю на стол коробку с хлопьями, бутылку молока, миску и ложку.

— Пол миски и не больше, — с поднятым пальцем предупреждаю я ее. — У нас сегодня ужин будет рано, мне надо сделать массу домашних заданий.

— Когда? — неуверенно спрашивает Уилла, рассыпая сахар по выщербленному дубовому столу, который является центральным предметом на нашей грязной кухне. Несмотря на исправленный свод Домашних Правил, которые Мая приклеила на дверцу холодильника, ясно, что Тиффин не притрагивался к переполненным мусорным ведрам, Кит даже не начинал мыть сваленные в раковине тарелки с завтрака, а Уилла снова потеряла свою миниатюрную метлу и только преуспела в том, чтобы добавить крошек к грязному полу.

— Где мама? — спрашиваю я.

— Наряжается.

Я шумно выдыхаю и выхожу из кухни в поисках единственного человека, с которым мне хочется говорить, поднимаюсь по деревянной лестнице, перескакивая через две ступеньки и игнорируя приветствие матери. Но когда я замечаю открытую дверь в ее комнату, то вспоминаю, что у нее какие-то планы на вечер после школы, и моя грудь сжимается. Вместо этого я возвращаюсь к знакомому звуку радио Меджик ФМ, льющемуся из открытой двери ванной комнаты.

Склонившись над раковиной к заплеванному треснувшему зеркалу, моя мать наносит последние штрихи тушью и стряхивает невидимые пылинки со своего облегающего серебристого платья. Воздух пропитан запахами лака для волос и духов. Когда она видит меня в своем отражении позади себя, ее ярко накрашенные губы приподнимаются и складываются в улыбку явной радости.

— Привет, красавчик!

Она выключает радио, поворачивает ко мне лицом и протягивает руку, чтобы поцеловать меня. Не сдвигаясь с места дверного проема, я посылаю ей воздушный поцелуй, между бровей невольно застыл сердитый взгляд.

Она начинает смеяться.

— Посмотри на себя: твоя форма такая же грязная, как у детишек! Тебе нужно подстричься, милый. О, дорогой, что за яростный взгляд?

Я приваливаюсь к дверному проему, волоча по полу пиджак.

— Это уже третий раз за неделю, мам, — устало возражаю я.

— Знаю-знаю, но я никак не могу пропустить это. Дэйви наконец подписал контракт на новый ресторан и хочет встретиться и отпраздновать это событие! — Она открывает рот в возгласе радости, но, когда выражение моего лица не смягчается, стремительно меняет тему: — Как прошел твой день, мое солнышко?

Я выдавливаю кривую улыбку:

— Хорошо, мам. Как обычно.

— Замечательно! — восклицает она, не замечая сарказма в моем голосе. Моя мать отличается лишь в одном — заботиться только о своих делах. — Остался еще один год, даже меньше, и ты будешь свободен от школы и всей этой глупости. — Ее улыбка становится еще шире. — И скоро тебе, наконец, исполнится восемнадцать, и ты станешь настоящим хозяином в доме!

Я прислоняюсь головой к дверному косяку. Хозяин в доме. Она называет меня так с двенадцати лет — с тех пор, как ушел отец.

Повернувшись обратно к зеркалу, она сжимает свою грудь под лифом платья с глубоким вырезом.

— Как я выгляжу? Мне сегодня заплатили, и я решила себя побаловать покупками. — Она бросает в мою сторону озорную улыбку, будто мы были заговорщиками в этой небольшой прихоти. — Посмотри на эти золотистые босоножки? Разве они не прелестны?

Я не в состоянии улыбнуться ей в ответ. Интересно, сколько от ее месячной зарплаты уже потрачено. Шопинг-терапия уже в течение нескольких лет является ее страстью. Мама отчаянно пытается цепляться за свою молодость, время, когда от ее красоты на улице все сворачивали головы, но ее внешность быстро увядает, лицо за годы тяжелой жизни преждевременно постарело.

— Ты хорошо выглядишь, — автоматически отвечаю я.

Ее улыбка слегка ослабевает.

— Лочен, перестань, не будь таким. Сегодня вечером мне нужна твоя помощь. Дэйв везет меня куда-то в действительно особенное место: знаешь то, которое недавно открылось на Стрэттон-Роуд напротив кинотеатра?

— Хорошо-хорошо. Все в порядке, развлекайся.

С большим усилием я убираю с лица хмурый взгляд и недовольство из голоса. В Дэйве особо нет ничего плохого. Из всей длинной череды мужчин, с которыми встречалась моя мать с тех пор, как отец бросил ее ради одной из своих коллег, Дэйв был самым приятным. Младше ее на девять лет, владелец ресторана, где она теперь работает старшей официанткой, он в настоящее время живет отдельно от своей жены. Но, как и каждое мамино увлечение, он, кажется, обладает той же странной властью над ней, как и все мужчины: способность превращать ее в хихикающую, флиртующую, заискивающую девушку, которая отчаянно тратит с трудом заработанные деньги на ненужные подарки для своих “мужчин” и облегающие, откровенные наряды для себя. Сейчас еще только пять часов, а ее лицо уже светится от предвкушения, когда она наряжается для ужина, проведя, без сомнения, последний час в беспокойствах о том, что надеть. Убирая назад свои недавно мелированные и завитые светлые волосы, теперь она экспериментирует с какой-то необычной прической и просит меня застегнуть ожерелье из фальшивых бриллиантов, подарок Дэйва, которые, как она клянется, настоящие. Ее пышная фигура едва помещается в платье, в котором даже ее шестнадцатилетнюю дочь не увидишь, и комментарии вроде “овца, одетая, как ягненок”, регулярно слышимые из соседских палисадников, эхом отзываются у меня в ушах.